За стеклом (сборник)
Шрифт:
С отчаянным криком «А-а-а! Проклятые!» — Галя схватила тарелку, подскочила к окну, открыла фрамугу…
Квартира Пряхиных на пятом этаже. Окно кухни выходит в палисадник, через который пролегла народная тропа за пивом. Коля и Степа были обстреляны неожиданно и мощно. Сначала на их головы шлепнулись сгустки холодных пельменей. Успели отскочить, и поток горячего бульона с пельменями задел краем. Артобстрел закончился дробью мороженых пельменей, как град, просыпавшихся с неба.
Степан и Коля подняли головы, увидели, как закрылось окно кухни.
— Боевая ничья! — вместе сказали Коля и Степа,
— Русские женщины очень терпеливые. — Степа стряхивал пельмени с пальто.
— Даже чересчур. — Коля тряс головой, чтобы сбросить липкое тесто.
— Едят, давятся, песни поют! А делов-то!
— Помнишь, пузыри дули? Аналогично! Убери ты от мужа все мыльное, у него от напряжения уже зенки из орбит выкатываются! Нет! Тащут и тащут! Шампунь импортный дорогущий, и тот принесли!
— На алтарь жертвуют.
— И ты как алтарь вынужден твердо стоять.
— И ты и я.
Они снова пожали друг другу руки.
КОНФЛИКТ ХОРОШЕГО С ЛУЧШИМ
Мы с мужем смотрели по телевизору старый советский фильм. Заглянула старшая дочь, ей девятнадцать лет, бросила взгляд на экран, хмыкнула:
— Мура! Конфликт хорошего с лучшим!
— Думаешь, в жизни так не бывает? — спросила я.
— Конечно нет! Правда борется с ложью, добро со злом, правое с левым, белое с черным. А это, — указала она пальцем на телевизор, — прекраснодушные сказки.
— Максималистка, — буркнул муж, когда дочь ушла. — Ты была такой же. Возможно, и суровее.
Он хорошо знал о моих отношениях с мачехой, а детей в подробности я не посвящала.
В родном городе я не была двадцать шесть лет. Как уехала в институт поступать, так и не возвращалась. Из-за мачехи. Моя мама умерла, когда я училась в девятом классе. Через год отец женился на Светлане Петровне. О ней все отзывались очень хорошо — добрейшая, прекраснейшая женщина. Но будь она из чистого золота и бриллиантов, маму заменить мне не могла. А отец легко замену нашел!
У нас не было конфликтов или ссор — только холодное мирное сосуществование в течение полугода. И потом внешне приличия соблюдались. Я вышла замуж, папа приезжал к нам. Подросли дочери — проводили у него и у бабушки Светы, кстати, моей тезки, каникулы. Она присылала нам гостинцы — сушеные грибы, варенье. Если трубку, когда я звонила, поднимала Светлана Петровна, она здоровалась и тут же говорила: «Сейчас позову папу» или «Папы нет. Что ему передать?» А с моим мужем болтала подолгу.
Мачеха умерла, мы приехали на похороны. Надеялись убедить отца продать дом и переехать к нам. Я поразилась тому, как все в родных местах постарело, не только люди, но и сам городок обветшал. Прядильный комбинат и ткацкую фабрику закрыли, работы нет, молодежь разбегалась, здания давно не ремонтировали, скверы поросли бурьяном.
На поминках проникновенно говорили о замечательных качествах Светланы Петровны. Отец плакал. Я понимала: старенький, несчастный, но все-таки не могла про себя не упрекнуть. Когда умерла мама, он слез не ронял.
Светлану Петровну за глаза я величала счетоводом — она работала в домоуправлении бухгалтером. Отец — инженер-путеец, давно на пенсии. Словом, семья очень скромная,
От мелькания лиц, тарелок, стаканов, нарезанной колбасы и салатов, от скорбной, но ритуально четкой последовательности действий и слов — бесконечных «земля пухом» и «вечная память» — у меня заболела голова. Во время очередной пересменки я вышла из-за стола, чтобы выпить таблетку.
Меня остановил какой-то мужчина:
— Света, не узнаешь меня? Я Витя Шумаков, мы раньше по соседству жили. Ты меня еще в армию провожала.
Узнать в лысом полноватом мужчине вихрастого и шклявого Витю было совершенно невозможно. Проводы в армию всегда были у нас большим событием, почти как свадьба или те же поминки. Если парень-призывник не имел девушки, которая его провожает и как бы невеста почти, то он в глазах народонаселения выглядел неполноценным. Я вспомнила, что играла такую роль четверть века назад на Витиных проводах. Кажется, мы даже целовались у военкомата.
— Ты бы меня на улице встретил, — ушла я от ответа, — тоже бы не признал. Ведь не помолодели.
— Нет! — возразил Витя. — Ты мало изменилась. Но у меня все хорошо, — почему-то стал он оправдываться. — Правда, замечательно. Жена, дети, работаю на железной дороге.
— Ага, — кивнула я.
Витя был десятым или двадцатым, с кем я заново знакомилась, и решительно не знала, о чем говорить. Все мысли были заняты отцом, его здоровьем, далеко не богатырским.
— Я по делу, — торопливо сказал Витя, будто понял мое настроение. — Вот возьми, наверное, ты не знаешь. — И протянул перевязанную бечевкой стопку. — Это письма. Ну, ты сама поймешь. До свидания!
И ушел. Я пожала плечами, сверток на полку положила, нашла таблетку, вернулась к столу.
Когда вошла в комнату, увидела своих, сидящих в торце стола, меня больно укололо чувство неединения с ними. Обе дочери зареванные, с распухшими носами, у мужа лоб в хмурых морщинах, про отца и говорить нечего — совсем жалкий. А я… искренней глубокой скорби я не испытывала, только голова раскалывалась.
Через два дня муж и девочки уехали, а я осталась уговаривать отца переехать к нам. Папа решительно отказывался, твердил:
— Хочу здесь жизнь закончить. Тут могилки моих дорогих жен, Гали и Светы, буду за ними ухаживать.
Кладбище от нашего дома далеко, но добираться удобно. Сел на автобус — и до конечной. Ездили мы с отцом на кладбище каждый день. Я сидела на скамеечке у маминой могилы, пока отец стоял над свежим холмиком с венками Светланы Петровны. Потом он приходил к маме, а я торопливо шла к воротам, ждала отца у выхода. Потому что слушать его беседы с мертвыми не было никаких сил. Он говорил с мамой как с живой, будто не виделся с ней со вчерашнего дня: