За стенами города. Дезертир Ведерников
Шрифт:
— Это тебе, друг, нужен сахар? — спрашивает солдат.
— Как вам сказать, — бормочет Ведерников, вглядываясь в лицо продавца.
— Здесь полкило, — солдат запускает руку за отворот шинели.
Их разговором заинтересовались две женщины, прячущиеся от ветра в проеме парадной дома.
— Давайте отойдем. Наверно, договоримся, — решил открыться Ведерников.
Они долго искали место, где могли бы закончить сделку.
— Сколько за сахар просите?
— Четыреста. Меньше нельзя. Вы знаете, сколько рядовой получает?
— Из жиров что-нибудь есть?
— Не, жиров нет. Есть банка шпротов. А сколько ей цена — не буду врать, не знаю.
— А табак?
— Не. С табаком сами мучаемся.
За углом инженер отсчитал красноармейцу деньги за сахар и консервы.
— Слава богу, отделался, — повеселел солдат. — Знаете, как нам, бойцам, торговать — не положено и стыдно. Закури моего табачку.
Здесь же, за углом, покурили. Сумерки, мелкий снег, не слышно ни человеческих голосов, ни выстрелов. С расположением разглядывали друг друга, — друг от друга почти неотличимые своей незначительностью и затерянностью. Оба преступили чьи-то запреты, и потому утаились в городском закутке. Солдат сам начинает рассказывать, как там, на фронте:
— Я два дня как оттуда. Сидим напротив немца — утираемся. Он на горках, мы — на болоте, он граммофоны заводит, мы — вшей бьем. Но скажу… ждем… — солдат долго мучался, произнести или утаить имя, и утаил: — сам знаешь кого. Он говорит: «Здесь остановили фрица, отсюда и наступать начнем». — Красноармейцу нравится этот словесный оборот, ему кажется, раз оборот удачный, удачно пойдет и задуманное наступление. — Снаряды подвезут — и начнем… А сахарок, наверно, для детишек куплен? Отгадал?..
Солдат уходит. Ведерников смотрит ему вслед. Но солдаты останутся для него теми призраками приказов, которых надо опасаться.
Вернулся на место толкучки.
Две женщины как стояли, так и стоят, укрываясь от ветра у парадной дома. В полумраке их лиц почти не видно.
На толкучках все друг другу конкуренты:
— Что вам военный продал? — в вопросе слышна ревность.
— Можно я тут с вами постою? Чертов холод… Муку человек продал, — придумывает Ведерников.
— Я так и чувствовала — не так просто красноармеец здесь ходит. А ты, Фрося, испугалась. А у солдат такое же положение, как у нас. Наверно, и мой где-нибудь вот так ходит. За сколько он муку отдал?
— Сами знаете, почем сейчас мука, — ответил Ведерников, чувствуя, что кому-то подражает, и подражает неплохо.
— Есть за шестьсот, есть за восемьсот…
— За семьсот.
— А сколько у него было?
— Говорит, бери все, что у меня есть, я делить не буду… Жиров ни у кого не видели?
— Вы можете ответить прямо: нам уступите часть муки?
— Думаю я. Мне жиры нужны, понимаете. Я уступлю, уступлю, но жиры нужны, а не деньги.
— Я могу найти растительное масло на обмен. Нас ждать будете?
— Давайте быстрее.
Ведерников встал за дверью
Мерзло все — руки, ноги. Проклятые тетки. И масло не добудут, и не скажут: «Извините, не ждите нас напрасно»…
Уже совсем темно. Стрелок часов не разглядеть. «Здесь ничуть не теплее, чем на улице. Кажется, что стоишь по горло в холодной воде. Только под меховой шапкой пятачок тепла. Хорошо, жду последние пятнадцать минут».
Пятнадцать минут, вероятно, уже давно прошли. Потом еще пятнадцать и еще пятнадцать… Он будет стоять до конца. «Закрой глаза, считай окна дома, прохожих. Выдумывай опасности или представь: ты уже дома, и в твоей печке гудит огонь».
Он уверен: если уйдет — сломается что-то невидимое, но решающее, роковое. Хотя ясно, что все это бред. Закрыл глаза, спрятал подбородок в воротник.
Проклятый полковник, как привидение. Он где-то здесь. Ему, видите ли, важно знать, как ведут себя русские в окруженном городе. «Мы бы вели себя нормально, если бы часть продовольствия не пропала из-за этих крыс…».
— Говоришь, что его нет — вот он! — Перед Ведерниковым стояли женщины и улыбались. — Как мы боялись, что вы уйдете. Видите, что мы достали! — в руках у одной женщины, Фроси, появилась бутылка подсолнечного масла.
— Оно доброкачественное? Я могу попробовать?
— Не надо пробовать, закупорка фабричная.
Ведерников стал считать. Он считал цену масла и муки в рублях, потом перевел на цену хлеба. Потом на калории… Он решил: обмен справедлив, и вытащил из-под пальто мешочек с мукой.
— Здесь нет килограмма! — закричала Фрося. — Нет, нет, нет…
Ведерников тоже вышел из себя.
Дома он долго думал, как муку взвешивать. Безмена не было. Но сохранился пустой пакет из-под муки государственной расфасовки. Этот пакет заполнил мукой, а затем пересыпал ее в мешок, в котором Надя держала зимой сушеные грибы.
— Я тебе дам «нет»!
— Килограмм — это вот сколько муки! — продолжала кричать женщина.
— Дай сюда! — Ведерников стал вырывать мешочек из рук женщины.
— Фрося, солдат не будет обманывать… А вот и милиционер появился…
Ведерников быстро зашел за угол. Мука осталась у женщин, они пошли милиционеру навстречу и миновали его. Ведерников дождался, когда милиционер уйдет, и последовал за женщинами. Они свернули во двор. Почти бегом догнал их.
— Что, испугался?! — ехидно поблескивая глазами, сказала подруга Фроси. — Не бойся, не убежим. Где нам с мужиком тягаться. Но по совести признайся — здесь нет килограмма?