За свободу

Швейхель Роберт

— Герцог всегда был для меня милостивым господином, так же как и маркграфы Ансбах-Байрейтские, — уклончиво отвечал он. — Человек должен склоняться перед силой обстоятельств.

Его жена промолчала, с тоскою думая о том, что дни тяжких испытаний все еще не миновали ни для нее, ни для ее семьи. Гнетущие заботы, страх за судьбу дочери, в сердце которой она читала лучше самой Эльзы, не дали ей сомкнуть глаз всю ночь.

И Макс Эбергард тоже не спал, думая об Эльзе. Он не сомневался более в том, что любит ее. Но трепетная надежда, которую он уносил в душе, прощаясь с Эльзой, теперь, в одиночестве, погасла. А что, если он ошибался? Ну конечно, он ошибался. Быть любимым ею — неслыханное, несбыточное счастье! Мучительные, но сладостные сомнения теснили его грудь. Но даже если он не ошибается и она действительно любит его, к чему все это приведет?

Ведь у него нет никаких средств, и понадобится много времени, пока его профессия даст ему возможность создать свой домашний очаг. В обычных условиях все это не помешало бы ему назвать Эльзу своей женой. По принятому в ту эпоху обычаю сын вводил жену в родительский дом, и родные поддерживали его до тех пор, пока он не станет на ноги. Дома патрициев были достаточно просторны, чтобы приютить под своим кровом две семьи, и дом Конрада Эбергарда не составлял исключения. Но при существующих отношениях с отцом нечего было и думать об этой возможности, даже если бы его мужская гордость позволила Максу решиться на такой шаг. Нечего также было надеяться и на то, что его отец согласится просить руки Эльзы у рыцаря фон Менцингена. Нет, придется быть собственным сватом. Но чем глубже становился разлад между ним и отцом, лишавший его всякой поддержки, тем нестерпимей казалась мысль завладеть сердцем Эльзы за спиной у ее родителей и наслаждаться ее любовью тайком, как вор — похищенным кладом. Нет, пусть обстоятельства против него, — он все же откроется ее родителям, откроется не откладывая. Если они откажут, — при одной мысли об этом его сердце сжималось от боли, — он перенесет этот удар, как подобает мужчине. Но он не свяжет Эльзы и не бросит тень на ее честь.

Терзаемый сомнениями и нерешительностью, он с трудом заставил себя на следующее утро приняться за дела. К счастью, клиенты еще не слишком донимали молодого юриста, и часам к одиннадцати утра он уже покинул свой кабинет, чтобы, отдавая долг вежливости, осведомиться у фрау фон Менцинген и своей дамы, как они себя чувствуют после вчерашнего бала. Дома он застал лишь хозяйку и ее супруга. Фон Менцинген в задумчивости расхаживал по комнате. При виде Макса он с напускной веселостью воскликнул:

— Ну, доктор, как вы находите карнавальную шутку герцога Ульриха? Нет ли у вас свежих новостей? Может быть, от Венделя Гиплера?

Но Макс, который в данную минуту был так же далек от авантюры герцога, как от Северного полюса, ничего не знал и никаких писем не получал.

— Он ошеломил всех! — воскликнул рыцарь, неприятно удивленный. — И сейчас, я в этом больше чем уверен, заседают досточтимые, милостивые и любезные господа, — продолжал он, высмеивая сакраментальную формулу обращения к магистрату и указывая перстом на ратушу. — Они совещаются о спешном подкреплении, которое обязаны выставить по требованию Швабского союза.

Под спешным подкреплением разумелись пешие и конные войска, которые в случае войны обязался выставить каждый член Швабского союза. Фон Менцинген не ошибся в своих предположениях: отцы города порешили снарядить в двухнедельный срок лишь треть предусмотренного договором числа ратников.

— Я видел, как отцы города слетались в ратушу, словно стая воронов. Но так как военные силы империи, навербованные Трухзесом Иоргом для эрцгерцогу незначительны, то, пожалуй, вчера вечером эти господа слишком поторопились трубить победу.

Макс был избавлен от необходимости отвечать на эту тираду. Вошла Эльза, вернувшаяся домой. На ней была простая черная шубка и гладкий берет. При виде гостя она покраснела, но не от смущения. На ее розовых устах, в ответ на приветствие Макса, промелькнула радостная улыбка. Она ходила в церковь в сопровождении слуги: ее мать чувствовала усталость после вчерашнего бала.

— Да, батюшка, чтобы не забыть, — сказала она, снимая шубку и берет. — Там в прихожей вас ожидает крестьянин. Он хочет передать вам письмо в собственные руки.

— Прошу прощенья, любезный доктор. — И рыцарь поспешил к двери.

Эльза подошла к матери и прислонилась к ее креслу, опершись рукой на высокую спинку. Макс, сидя в кресле напротив, думал о том, что сегодня удобный случай открыться родителям Эльзы уже упущен. Он смотрел восхищенным взором на стройную грациозную фигурку девушки, — рядом с увядающей пожилой женщиной она казалась еще более цветущей.

— Должно быть, это и есть известие, которого супруг мой ждет с таким нетерпением со вчерашнего вечера, — сказала фрау фон Менцинген, когда рыцарь вышел из комнаты. —

И без того мы живем в постоянных волнениях, а этот поход герцога только усугубит смятение и тревогу.

— Вы правы, сударыня, — подхватил Макс. — Но тем более необходимо, чтобы те, кто связан узами крови или взаимным тяготеньем сердец, тесней объединились друг с другом. Ибо откуда же им черпать силы для борьбы, а коли суждено, и для страданий, как не из любви друг к другу? — И он недвусмысленно устремил свой взгляд на Эльзу.

Эльза обвила руками шею матери и прижалась к ее бледной щеке своим лицом, залившимся ярким румянцем. При виде внезапного подтверждения своих подозрений фрау фон Менцинген вздрогнула. Как ни ценил Макса ее супруг, все же он так презирал городскую знать и так высоко воспарил в своих честолюбивых замыслах, что вырвать у него согласие на этот брак казалось ей делом исключительно трудным и едва ли возможным. Особенно теперь, когда авантюра герцога раздула в нем затаенные надежды, подобно тому как свежий ветер раздувает паруса.

— Простите меня, сударыня, что я позволил себе отдаться внезапному порыву, — вновь заговорил Макс, стараясь победить волненье. — Я пришел, чтобы говорить с родителями Эльзы и выслушать их решение: могу ли я надеяться получить руку вашей дочери и стать ее опорой в это столь трудное время? Фрейлейн об этом ничего не знает и может свободно располагать своей рукой.

Оторвавшись вдруг от матери, Эльза протянула ему руку, и он пылко сжал ее в своих. Их взгляды слились в безграничном доверии друг к другу.

— Ах, вы рассчитываете без хозяина, — вздохнула растроганная фрау Маргарета. — Прежде всего нужно получить его согласие, а для этого необходимо время. Говорить с ним сейчас — значит испортить все дело. Вооружитесь терпением. Я не откажу вам в своем благословении, милый доктор, и знаю, что мой супруг питает к вам большое доверие, но вы поймите его, если он не пожелает дать вам согласие сейчас. Он счел бы недопустимым связать вашу судьбу с судьбой своей семьи до окончания этого злосчастного процесса, бросившего тень на его честь. Его гордость никогда с этим не примирилась бы.

Максу пришлось склониться перед этими доводами, хотя его прямой натуре было противно скрывать свое чувство к Эльзе. С почтительной благодарностью он поднес к своим губам руку той, кому отныне он вверял свою судьбу. Эльза обняла мать и осушила ее глаза нежными поцелуями. Потом, смущенная и сияющая, бросилась на грудь любимому, который в немом восторге обнял ее.

Стефан фон Менцинген не вернулся в гостиную и не потревожил влюбленных, ворковавших под крылышком матери Эльзы. Его ждал нарочный с письмом из Кауфберена. Получив от рыцаря награду за труд, он тотчас же ускакал обратно. Письмо было от герцогского канцлера — рыцаря и ученого доктора фон Фуксштейна. Стефан фон Менцинген вскрыл его с лихорадочной поспешностью. Но вести были неутешительные. Подстегиваемый стремлением поскорей вернуть свои владения, а главное, недостатком денег, герцог преждевременно раскрыл свои карты. Король Франциск не сдержал полностью своих обещаний, так как сам нуждался в деньгах на вооружение против императора; от ростовщиков же ему не удалось получить ни единого геллера. Герцогу Ульриху нечем было платить завербованным в его войска ландскнехтам, даже до начала весны, и, не выступи он немедленно, можно было опасаться, что вся его армия растает, как вешний снег. Поэтому он двинулся в поход из Гогентвиля, имея всего-навсего шесть тысяч человек пехоты, двести всадников, три больших картауны, три кулеврины и четыре фальконета [75] . Он шел прямо на Вюртемберг в надежде, что там его примут с распростертыми объятьями. 3а несколько дней до выступления он связался с предводителями шварцвальских крестьян. Швабский союз не успеет и опомниться, как герцог уже будет в Штуттгарте, где намерен отпраздновать карнавал. Он даже приказал приготовить себе постель в штуттгартском замке. «Когда вы получите это послание, — заключал свое письмо Фуксштейн, — я уже буду в лагере его высочества. Дальнейших вестей ждите оттуда или из самого Штуттгарта».

75

Каргауна — пушка крупного калибра (XVI–XVII ее.). Кулеврина — старинная пушка с длинным стволом. Фальконет — пушка малого калибра.