За святую обитель
Шрифт:
Отряд вернулся к полуразрушенным турам. Казаки уже убирали тела убитых товарищей; те, которые ударились в бегство при неожиданном нападении, теперь возвращались нехотя, пристыженные. Атаман Епифанец, смуглый, седоусый, с густым чубом, завернутым за ухо, сумрачно помахивал раненой рукой.
— Эй, атаман! — крикнул ему гетман. — Вы москалей-то проспали что ль?
— Малость загуляли молодцы, пан гетман. А те невесть откуда взялись. Мне тот, передний-то, чуть руку не отсек…
Сапега нахмурил брови и глазами сверкнул. Но больше не стал ясновельможный упрекать
Тем временем Лисовский осматривал попорченные пушки. Вдруг из-под одной из упавших тур послышался стон раненого. Полковник нагнулся…
— Эге, остался один! — радостно воскликнул он. — Сюда, товарищи, — пленник есть…
Казаки и гусары бросились на призыв полковника. Из-под сломанной туры вытащили молодого монастырского воина. Голова его была рассечена ударом казацкой сабли; по бледному лицу текли ручьи крови; он едва мог держаться на ногах, но глядел прямо в лицо врагам, смело и бестрепетно.
— Кто ты? — спросил, грозно приступая к нему, Лисовский.
— Слуга обительский, Лешуков Иван, — твердо ответил тот.
— Ты был с этими, что на нас налетели?
— Был и вон ту пушку я топором разбил…
Пленник указал на большую поломанную пушку и радостно улыбнулся, глядя на сурового пана.
— А ведомо тебе, сколько в обители ратных людей?
— Ведомо, только про то я вам не скажу. Лисовский взбесился и ударил пленника по лицу.
— Шутки шутить вздумал? А пулю в лоб?! Пошатнулся Иван Лешуков от удара, еще сильнее заструилась кровь из раны его; но, как прежде, остался он светел и тверд лицом…
— За веру православную, за обитель святую готов я приять венец мученический… Стреляйте, ляхи…
— Я тебя в смоле сварю!.. Я тебе бороду по волоску вырвать велю! — бешено закричал полковник.
— Твоя воля, пан. Все снесу, а от меня слова не дождешься… Пленник прислонился к соседней туре и умолк. Польские солдаты бросали на него свирепые взгляды; но казаки посматривали на удальца ласково: по сердцу была им его отвага и смелость.
— Взять его в мой стан, — велел полковник. — Там из него мой Мартьяш что хочешь вытянет. Не железом, так огнем доймет — он свое дело знает… А нам, пан гетман, пора и пообедать после такой скачки.
С привязанным к седлу пленником отряд снова полетел к стану Лисовского. На этот раз полковник пригласил гостей в свой шатер, что был разбит за холмом на опушке рощи. Под просторным полотняным наметом были навалены целые груды награбленного добра. Тут были боярские кафтаны и ферязи с золотыми застежками, и женские летники, и кокошники, расшитые жемчугом, и блюда серебряные, и драгоценные оклады со святых икон, сорванные безбожными руками… Сверкало насечкой и резьбой разное дорогое оружие, в кучу были свалены шлемы, кольчуги…
— Вы запасливы, пан полковник, — сказал Сапега.
— Все военная добыча, пан гетман. За все литовские жиды чистыми червонцами заплатят…
На зов полковника явились проворные, нарядные слуги в красных с золотом жупанах. Они несли
— Настоящий пир, пан полковник! — воскликнул Сапега.
— Как же иначе? У меня пан гетман в гостях…
Но пирующие недолго обменивались любезностями — рты скоро были заняты приятной работой. Привыкшие к военной жизни паны угощались так же весело и беззаботно, как будто бы где-нибудь в замке, на родине.
— За нашу добычу и на погибель монахам! — провозгласил хозяин, поднимая кубок с венгерским.
— За добычу! — отвечали хором алчные наездники.
— А пленник, пан Лисовский? — спохватился через некоторое время Сапега.
— Пленник в хороших руках, Панове. Теперь уже он наверное заговорил, — полковник злобно усмехнулся.
Полы шатра слегка раздвинулись, показалось хитрое лицо пушкаря Мартьяша — рыжий литвин несмело вошел к пирующим; его маленькие глазки смущенно бегали по сторонам; он униженно и льстиво кланялся.
— Ну, что пленник? — крикнул ему Лисовский.
— Ясновельможный пан полковник, — запинаясь, хриплым голосом начал Мартьяш. — Я не виноват!
— Что случилось?
— Этот московит, пан полковник… Он был такой несговорчивый… Я его кольнул раза два кинжалом, а он…
Литвин перевел дух и опять начал кланяться…
— Говори! Говори! — наперебой закричали гости.
— А он, ясновельможные, упал… И гляжу — уж не дышит!.. Лицо полковника побагровело от гнева. Он вскочил с места и схватился за свою кривую саблю. Но Мартьяш рухнул к его ногам и завопил:
— Не гневайтесь, пан полковник! Этот москаль был простой жолнер… Он ничего не знал!. Я сам разузнаю все что нужно ясновельможным панам. Только повелите, пан полковник…
Лисовский так же скоро успокоился, как вспылил. Он выпил кубок меду и вопросительно взглянул на рыжего литвина. Мартьяш, почуяв, что опасность миновала, стоял уже на ногах.
— Ясновельможные, — заговорил он уже смелее, с хитрой улыбкой, — клясться я не буду, да моей клятве даже ни один ксендз не поверит… А скажу вам попросту: отсыпьте мне сотню червонцев, и я монастырь возьму. Пан полковник давно знает Мартьяша, частенько я ему пригоден был…
— Говори дальше! — сказал Лисовский, видя, что хитрый литвин ждет ответа. — Двести дукатов получишь.
— Верю слову пана полковника… Ясновельможные паны, может, не знают, что я служил в войске королевском, как король Баторий Псков брать хотел. Был я при немце, что королю окопы строил и под псковские стены да башни порох подкладывал. Научился я у немца, как подкопы вести, и готов вам, ясновельможные паны, той наукой услужить. Давно уж у меня эта дума была, с той поры как мы здесь станом стали… И место я уж высмотрел, ясновельможные: всего лучше под круглую угольную башню подкопаться; ветха башня, еле держится…