За тысячи лет до Рагнарека
Шрифт:
— Войны можно избежать, — усмехнулся Рольф, — я отправил королю Марону такой же дар — а вместе с ним гонец передал ему и мое послание и теперь король Рудогорья, возможно, еще не раз подумает, прежде чем грозить нам оружием.
Борий удивленно вскинул брови, вопросительно уставившись на заморского соседа, но тот лишь хмыкнул в густые усы и подмигнул сыну. Тот же, почти не глядя, как на родного, так и на названного отцов, уже вовсю переглядывался с Амалой.
— Как это мир?! А как же твое обещание?!
Не так представлял себе Одрик встречу с отцом, совсем другим ему виделось
Уже позже, оставшись с сыном наедине в своих покоях, Марон открыл ему две, потрясшие Одрика новости. Во-первых, Тейн вернулся из Альбы с обещанным оловом и Борий уже готов отдать ему Амалу в жены. Во-вторых, Марон не торопился объявлять ему войну за оскорбление его сына.
— Как же так, отец? Мы спустим это так просто?
— Пока ты сражался за проигравших там на юге, здесь на севере кое-что изменилось, — заметил Марон, — Свон, король Янтарного Берега погиб от какой-то там раны — похоже на змеиный укус, говорят, хотя никакой змеи рядом с ним не видели. Его старшего сына еще раньше убил тот самый Тейн. Остальные сыновья оказались слишком малы, чтобы править и местные вожди тут же перегрызлись за право быть королем. Один из этих вождей кликнул на подмогу Рольфа — а тут как раз возвращался Тейн, причем с отрядом из претанов и альбанов: говорят кто-то из претанских вождей так его отблагодарил за помощь. Рольф захватил весь Янтарный Берег, провозгласил себя королем и послал мне подарки — янтарь и олово.
— И за эту подачку ты лишишь своего сына его законного права? Простишь оскорбление?
— Придержи язык, мальчишка! — повысил голос Марон, — я еще здесь король. Дело не в дарах Рольфа, а в его людях — тех, кто привел его сын и тех, что присягнули ему на Янтарном берегу. С ними, а также с налаженными Тейном торговыми связями с Альбой, Борий больше не нуждается в нашем олове и теперь куда меньше боится наших людей.
— Он не знает, что у меня есть свое войско! — воскликнул Одрик, — посмотри на них со стены, отец — кемеры, тракийцы и троянцы: почти тысяча умелых воинов, конных и пеших. Они дадут нам нужный перевес, когда мы вторгнемся в Озерный край.
— Война мне сейчас не к чему, — покривил губы Марон, — даже с этими твоими чужаками, исход битвы уже не так предсказуем как год назад. Да и вообще — мне уже не так интересен север — зачем нужно Янтарное море, когда открыт путь к Черному.?
— Агамемнон заключи с нами союз благодаря мне, — бросил Одрик.
— Да неужели? После того, как ты воевал за Вилусу и попал в плен к ахейцам? Что спасло тебя, если не мое имя — и мои богатства? Ты заполучил несколько сотен голодранцев, но кормить их придется все равно мне — и я буду решать, куда и когда они пойдут воевать. И ты подчинишься этому моему решению — или иди воюй
Марон слишком привык, что все в его владениях, — включая и его детей, — повинуются его слову; слишком долго не воспринимал сына всерьез — даже возвращение из похода на юг не убедило короля в обратном. Он пропустил миг, когда подобное отношение стало опасным для него самого — и жестоко поплатился за это, когда сын, красный от стыда и гнева, выхватил из ножен свой железный меч. Марон не успел даже удивиться, когда Одрик вонзил клинок ему в живот. Глаза владыки Рудогорья выпучились, изо рта выплеснулась кровь и он ничком повалился на пол, едва не запачкав кровью отскочившего сына.
— Что здесь…о Вайу! — привлеченная звуками спора отца и сына, Баркина вбежала в покои мужа и тут же замерла, пораженная, при виде мертвого Марона.
— С батюшкой случилось несчастье, — невозмутимо сказал Одрик, вытирая меч об отцовскую одежду, — он так торопился меня обнять, когда мы оказались наедине, что ненароком напоролся на мой меч. Мое горе неутешно, но я знаю, что порадует дух моего отца в небесных чертогах Тиуса — кровь Бория и Рольфа. Пусть знают все — после того, как будут отданы последние почести Марону, новый король поведет наше войско на север, как год назад прилюдно грозил мой отец владыке Озерного края. Настала пора смыть кровью позор той осени и раздвинуть границы Рудогорья до Янтарного моря!
Амала кралась сквозь заповедную рощу, вздрагивая от клубившегося вокруг белесого тумана, ласкавшего ее кожу липкими холодными пальцами. Было холодно: из одежды она носила лишь простую тунику, чуть выше колен, да кожаные сандалии.
«Завтра я стану замужней женщиной, — сказала она отцу, — неужели перед самым важным днем в моей жизни я не могу помолиться Нерте?»
Борий немного поворчал, но все же согласился.
«В роще богини началось все это, — сказал он, — пускай теперь она помогает благополучно завершить ту твои выходку».
Амала тоже так считала, однако надеялась сейчас совсем не на Нерту. Она вела на привязи жалобно мекающего козленка — черного, без единой белой шерстинки. Туман вокруг нее становился все гуще, обступившие ее деревья тянули корявые ветви, словно ведьмы с длинными когтистыми пальцами. В воздухе плясали светлячки и бесшумно парили летучие мыши. Иногда они пролетали так низко, что почти касались Амалы своими кожистыми крыльями, но та, каждый раз вздрагивая, упрямо шла вперед.
Вот и намеченное место — пересечение двух звериных тропок, едва видных средь густых зарослей. Амала сорвала с пояса медный нож и, задрав голову, жалобно забившемуся козленку, недрогнувшей рукой перерезала ему горло. Кровь брызнула ей на руки, окропив листья больших папоротников.
— И раньше было видно, что ты не из трусливых, — послышался позади насмешливый голос, — но и не из умных, раз вновь ищешь со мной встречи.
Амала обернулась — перед ней стоял призрак, в изодранных черных одеяниях и надвинутой на глаза широкополой шляпе. У его ног скалили зубы две жутких твари — туман клубился вокруг них и сами их тела казались столь же зыбкими и изменчивыми: то они выглядели, словно огромные псы или волки, но тут же расплывались, стелясь по земле, словно змеи или иные ползучие твари. Красные глаза смотрели на Амалу с лютым голодом, раздвоенные языки плясали меж острых зубов.