За волной - край света
Шрифт:
Поход, однако, был удачным. До мыса Святого Ильи расставили и врыли столбы державные с обозначением принадлежности сих земель России. С калошами мир нашли. Александр Андреевич сам вел переговоры со старейшинами и вождями. Но то были дела походные. Больше радовало другое.
В Чугацком заливе основал Баранов новую крепостцу. Лес здесь был таков, что не галиот, но флот построить можно, а известно, что на одно только судно шли тысячи отборнейших стволов.
Первый дом еще не срубили, к Баранову пришел Яков Шильдс. Встал, выставив упрямую челюсть. Александр Андреевич глянул
— Подожди, крепостцу до ума доведем, тогда уж...
И не закончил.
— Нет,— возразил Шильдс, и челюсть у него резче обозначилась, глаза высветились.— Крепостцу и верфь строить надобно одновременно. Смысл в том есть, и немалый.
— Мужиков где взять,— развел руками Баранов, хотя настойчивость Шильдса ему понравилась,— мужиков?
— Нет,— упрямо повторил Яков,— лес будем валить, и тот, что поплоше, пойдет на избы, лучший — на верфь.
Баранов хмыкнул, покосился на упрямца. Резон в словах Шильдса был.
— Ладно,— сказал Александр Андреевич,— только людей много не проси — не дам. Не могу. Сам вертись.
Через час Шильдс с мужиками ушел метить и валить сосны для верфи.
В тот же день к Баранову пришли Иван Шкляев и Дмитрий Тарханов, прибывшие с недавним галиотом из Охотска. О последнем Шелихов Александру Андреевичу писал: «Сей человек горной науки унтер-офицер, и ты его незамедлительно к делу пристрой». И вот сей горной науки унтер-офицер со Шкляевым притащили в землянку управителя тяжеленные мешки с неведомой поклажей. Сбросив с плеча груз, Иван сказал управителю:
— Ну, Александр Андреевич, с полем поздравь.— Рукавом армяка отер пот с лица, тряхнул головой, отбрасывая налипающие на лоб волосы.— Удача большая.— Развязал мешок и сунул в руки опешевшему Баранову черный, как смоль, камень.
— Гляди,— сказал требовательно.
Управитель повертел в руках камень, глянул на пришедших вопросительно.
— Что смотришь? — воскликнул, горячась, Иван. Выхватил камень, разломил ударом о колено, и обломки чуть не под нос управителю поднес.— Уголь! Да какой уголь!
Дмитрий Тарханов стоял улыбаясь. Иван нетерпеливо оборотился к нему. Тарханов развязал свой мешок. Вывалил под ноги Баранову еще груду камней.
— Железная руда,— сказал,— хоть завтра можно сооружать печь, и свое железо будет.
Баранов обрадовался несказанно. Подхватил камни с земляного пола, вертел, разглядывал.
— Свое железо! — Воскликнул.— Ну, браты, удружили! Ах как удружили!
Вот так разом все и навалилось: и крепостцу заложили, и верфь, и печь для выплавки железа. Баранова дела закрутили, как водоворот.
— Ничего,— говорил счастливый Яков Шильдс, сидя на пне только что сваленного дерева,— это хорошо, когда дело кипит. Знай поворачивайся.— Сам весь в смолье, руки ободраны до крови, но довольно морщил нос.— Ей-ей, хорошо. Вот верфь поставим и доброе судно заложим. Хорошо!
Верфь поднималась. В перекрестьях брусьев сновали мужики, и Яков, разговаривая с управителем, нет- нет но взглядывал на свое детище. И не выдержал, сорвался с места, побежал по хлюпающим под сапогами мосткам. Непорядок углядел. Баранов посмотрел вслед. Попервах-то
Иван Шкляев с Дмитрием Тархановым и не спали вовсе, как уголь да руду нашли.
— Железо выплавить,— говорил Иван управителю,— не просто. И первое — печь.
Сидел он у корыта с глиной и старательно, как и баба тесто не вымешивает, перетирал, тискал ведомое только ему желтое месиво, пищавшее под сильными пальцами.
— А для печи,— поднял глаза,— главное — глина.
И вновь склонился над корытом. Ухватил кусочек месива, близко поднес к лицу, не то разглядывая, не то желая попробовать на вкус. Смотрел долго, у виска морщины пролегли, но вот губы сломались недовольно, и Иван с досадой, не глядя, бросил глину в корыто.
— Не то,— сказал огорченно,— не то.— Пояснил:— Нет доброй вязкости. Перегорит кирпич. Не выдержит хорошего огня.
Начал подсыпать в корыто песок, глину — и желтую, и белую, и красную. Тарханов помогал ему, подтаскивая корзиной припас из множества тут и там насыпанных куч.
Все дни, возясь со своими сложными растворами, выжигая известь, недосыпая, радуясь и огорчаясь, Иван, даже не думая о том, но хотел доказать и себе, и окружавшим, что вот он — кнутом битый, ссыльный, вырванный неумолимой и грозной властью из родных мест, и ломаный, и пытаный — не хуже других, а может, и лучше природой данным талантом, и коли доверить ему дело, то выполнит обязательно, да еще так, как иные благополучные не смогут. Сильно уставал, мордовался, но тащил воз, и с уверенностью можно было сказать: этот свое сделает.
Иван поднялся от корыта, в сердцах пнул колоду, сказал Тарханову:
— Нет, Дмитрий, пустое месим. Надо идти искать стоящую глину.
Поутру, в самую рань, вышли они из крепостцы, держась берега. Тарханов считал, что лучшие глины для печи сыскать можно на выходах рек и ручьев, впадавших в море. А ручьев и речушек было здесь немало, весь берег изрезан.
Шли налегке, предполагая, что вернутся до вечера, приглядывались к воде речушек, торопились. Хотелось Поскорее закончить с делом.
Цвет речной воды приметливому глазу многое скажет. Приглядись к реке, что течет из болот; хотя бы на сотни верст ушла она от истоков, но все одно вода в ней будет темным отдавать, тяжелым. Зачерпни ладонью, слей на просвет и увидишь: золотится она, заметен в ней болотный настой, и смело можно сказать, что течет река по торфяникам. Иди, копай, и коли торф нужен — возьмешь. А вот иная река: вода светла, с блеском, с холодной искрой, и означает это, что ложе речное выстлано песочком, и тоже без ошибки бери лопату, коли песок надобен. И желтые бывают воды, и красноватые, молочно-белесые, иных цветов и оттенков, и каждый цвет и оттенок свое говорит.