За все надо платить

Маринина Александра

– Не трепаться до поры, – строго сказал Виктор Алексеевич. – Я сейчас приеду, будем разбираться. Тут дело тонкое, как бы не напортить самим себе. И Тришкана пока не трогайте, пусть в камере посидит. Я с ним сам разговаривать буду.

Они старательно выписывали легенду о телефонном жетоне, то и дело переговариваясь, чтобы согласовать детали.

– Аська, как ты думаешь, зачем он это сделал? – поднял голову Юра Коротков. – Может, он в тебя хотел попасть?

– Черт его знает! – откликнулась Настя. – Может, и в меня. Только глупо это. Зачем я ему? Ну, устроил он мне сладкую жизнь с этой служебной проверкой, крови попортил, шефу своему свинью

подложил. А в чем смысл?

– Господи, Асенька, ты как с луны свалилась, – сказал ее муж. – Ты забудь на минутку о криминале и посмотри на ситуацию чисто по-житейски. Зачем люди делают гадости своим начальникам?

– Чтобы их свалить, – ответила она.

– Правильно. А зачем они делают гадости одновременно еще кому-то?

– Чтобы этот кто-то не занял освобождающееся место.

– Ну вот, умница, можешь ведь соображать, когда захочешь, – похвалил ее Чистяков.

– Лешка, ты что, всерьез думаешь, что этот старик готовил меня себе на замену? Бред полный!

– Пожалуйста, предлагай другое объяснение. Я с удовольствием его приму, если ты сможешь его придумать.

– Придумаю, – зловеще пообещала Настя. – Можешь не сомневаться. Твоя версия не выдерживает никакой критики.

– Между прочим, не так уж глупо, – заметил Селуянов. – Я бы не стал с ходу отметать. Народ, вода закипела, кому чай наливать?

– Мне кофе, – тут же откликнулась Настя. – И надо бы Игорю чайку отнести, он там небось замучился с Саприным. И кстати, Саприну тоже нужно чаю дать.

– Ага, а пиццу из ресторана? Твоя жалостливость, Каменская, порой граничит с безумием.

– Коля, он же человек. Да, плохой, да, убийца, но он же живой человек. Два часа ночи. Ты не забывай, Игорь с ним разговаривает. Какой разговор у них может получиться, если Лесников будет пить чай в свое удовольствие, а Саприн будет смотреть жадными глазами? Ведь об убийстве в Австрии речь пока не идет. Саприн избил Шоринова в состоянии сильного душевного волнения, вызванного гибелью девушки, которую он любил. Это официальная версия, которой он придерживается. Сам Шоринов это подтверждает. И у Игорька нет никаких оснований его жестко давить. Он его должен мягко раскалывать. А потому, Коленька, не жмись, наливай две чашки и тащи в соседний кабинет. И еще спасибо скажи, что Саприн не начал права качать, что Лесников с ним беседует в ночное время.

– Имеет право, – пожал плечами Селуянов. – Это же сразу после задержания.

Но две чашки чаю все-таки налил.

* * *

Прошел месяц, и двое представителей австрийской полиции увозили из Москвы Николая Саприна. Он так и не признался в убийстве, совершенном на шоссе, ведущем в Визельбург. Зато призналась Тамара Коченова. Ей объяснили, что если вина Саприна будет установлена, если будет доказано, что об убийстве он заранее ничего не говорил, то ей грозит ответственность за недонесение о тяжком преступлении, но оказание помощи следствию будет должным образом оценено, так что все обойдется легким испугом. Коченова подумала, прикинула и дала показания. Она устала бояться.

Но об архиве профессора Лебедева и о разработке бальзама все молчали как заговоренные. Даже Тамара не сказала о нем ни слова. И на вопрос, зачем же в таком случае Саприн убил Веронику Штайнек-Лебедеву, она повторяла снова и снова:

– Он не хотел платить.

– За что платить?

– Я не знаю. Это не мое дело. Меня наняли для помощи Саприну в качестве переводчицы. Но с Вероникой он разговаривал без меня, она же русская.

Ни на йоту

не отступила от своих показаний, как ни бились следователь и оперативники. Шоринов, естественно, от всего отказался. Да, с Саприным он знаком, но в Австрию его не посылал, а Тамару вообще в глаза не видел. Саприн говорил, что ему нужно ехать в Вену по делам, и просил найти ему толковую помощницу-переводчицу. Шоринов обратился к своей знакомой Ольге Решиной, которая порекомендовала Коченову. Вот и все. Круг замкнулся на Саприне.

Но был еще Эдуард Петрович Денисов, который знал достаточно много и при желании мог дать в руки следствия хоть какие-то козыри.

– Не смей, – оборвал Настю полковник Гордеев, когда она только заикнулась об этом. – Близко к нему не подходи. Мало тебе досталось?

Но упрямство Анастасии Каменской могло соперничать только с ее безграничной ленью. Она все-таки поехала к Денисову, который еще был в Москве.

– Анастасия, я сделал все что мог, – ответил он. – Кнепке добился, чтобы австрийская полиция вернулась к этому делу, я передал им все материалы, собранные Тарадиным. Что еще вы от меня хотите?

– Эдуард Петрович, Саприн ни за что не признается в убийстве, но его все равно осудят на основании показаний Коченовой. Вы свою задачу выполнили, убийца вашей Лили и ее сына найден. Но у меня-то другая задача. У меня полтора десятка, если не больше, человек, которых убили Ольга Решина и ее муж Бороданков. Я ничего не могу доказать до тех пор, пока не предана огласке история с препаратом. У меня есть только Оборин, но экспертиза не обнаружила в его организме никаких отравляющих или ядовитых веществ. Сердечная мышца в плохом состоянии, сосуды изношены, но нет никаких оснований обвинять кого бы то ни было в том, что его чем-то травили. Понимаете? Мне не добраться до этих врачей. Что может сказать Оборин? Что любовница его обманула и скрыла, что ее муж работает с ней вместе? Тоже мне, криминал. Что мальчик Сережа делал глупые ходы в шахматных партиях, когда речь заходила о студенческих романах Оборина? Полный бред. Что Оборин, находясь в кризисном отделении, стал хуже себя чувствовать? Субъективно. Нет ежедневных кардиограмм, нет врачебных наблюдений, нет заключений кардиолога и хирурга на момент его поступления в отделение и на момент ухода оттуда. Есть записи, что Оборин лег в отделение, предъявляя жалобы на головные боли, быструю утомляемость, тахикардию, частые головокружения, слабость. С чем лег, с тем и вышел. И никому трогательные истории о его неземной любви к Ольге Решиной и прекрасном самочувствии не нужны. Это пустое сотрясение воздуха.

– И чего вы хотите? Вы же сами сказали, что ничего нельзя сказать.

– Я хочу, чтобы поднялся скандал. Я хочу, чтобы выплыла история с архивом и с нарушением авторских прав. У нас нет в Уголовном кодексе статьи о краже интеллектуальной собственности, но журналисты пока еще не перевелись. Вы мне поможете? Вы расскажете о том, как ваш племянник одалживал у вас миллион долларов на покупку архива профессора Лебедева, и о том, что он вам при этом говорил об умирающих в отделении людях?

Денисов покачал головой.

– Не требуйте от меня невозможного. Я не могу позволить себе быть втянутым в скандал.

– Значит, пусть люди умирают, пока Бороданков ищет формулу?

– Я все понимаю, Анастасия, – тихо и твердо сказал Денисов. – И поверьте, меня это не оставляет равнодушным. Но есть вещи, которые для меня важнее. Я не могу. Простите меня. Я отдал вам сына, вы помогли найти убийцу Лили. Мы в расчете.