За всю любовь
Шрифт:
И в самом деле, они обмениваются формальными приветствиями и даже легкими улыбками, как цивилизованные люди. Линда, издали наблюдающая за сценой, поражается тому, как им обоим удается не дать вырваться наружу своим эмоциям. Уж у нее, с ее горячей кровью, была бы совсем другая реакция. Смущение, злость, дрожь, грусть. Что угодно – только не ледяное спокойствие.
Какое-то время она дает им обменяться репликами, затем подходит, чтобы поприветствовать.
– Привет, Линда, – Надин пожимает ей руку с напускным равнодушием.
Губы,
– Привет, – натянуто улыбается Линда.
– Я как раз говорила Томмазо о том, какое это невероятное совпадение, что мы все здесь встретились! Кстати, куратор выставки – мой друг. Надеюсь, она вам понравилась.
Тут уж Линда не может сдержаться. Сама напросилась, ничего не поделаешь.
– Честно говоря, нет. Но, разумеется, твой друг в этом не виноват. Все дело в работах, – вид у Линды серьезный – она чувствует свою компетенцию.
Томмазо смотрит на нее с веселым видом: ему нравится, когда Линда идет на провокацию, а Надин неуверенно улыбается: видно, ее мозг отказывается принять то, что услышали уши.
Делая вид, будто Линда ничего не сказала, она обращается к Томмазо:
– Долго вы тут пробудете?
– До воскресенья, – отвечает он, стараясь поддержать ее попытку сменить тему. – Мы здесь уже чуть больше недели. Давненько я не бывал в Париже…
Надин меж тем как будто прорабатывает в голове какой-то план.
– Отлично… – и внезапно прибавляет: – Тогда в субботу жду вас к себе в гости. Я устраиваю маскарадную вечеринку в своем доме на Монпарнасе. Будет много интересных людей.
По тому, как она это произносит, – подчеркнуто небрежным тоном, – ясно, что соберутся сливки сливок общества Парижа.
– Если посольство не даст мне официальных поручений, почему бы и нет… – соглашается Томмазо, даже не спросив Линду. Однако сразу же после этих слов он смотрит на нее, будто говоря: «Не беспокойся, я ничего к ней не чувствую, ее призрак не будет стоять между нами – его больше нет».
Поэтому Линда прогоняет чувство досады и уверенно кивает. Она соглашается, хотя вся эта ситуация кажется ей немного странной.
Надин удовлетворенно улыбается: похоже, ей действительно важно, чтобы ее бывший мужчина вместе со своей новой спутницей пришли к ней в гости.
Какой абсурд.
– Вот и замечательно. Я на вас надеюсь. А теперь должна с вами попрощаться – у меня много дел.
На прощание она целует их обоих в щеки – сама холодная, как мрамор.
– Я напишу вам точный адрес. До субботы, дорогие. И пожалуйста, не забудьте маски.
С этими словами она исчезает так же изящно, как и появилась. Богиня!
Из Люксембургского сада, освещенного синими огнями, виден дом, в котором некогда располагалась студия скульптора-постмодерниста. Здесь живет Надин со своим теперешним бойфрендом, Жаком Пийе, владельцем известной галереи искусств в Сан-Жермене.
– Ого… – только и произносит
Томмазо не понимает ее возгласа – он всегда старается быть выше, когда дело касается материальной стороны вопроса.
– А вот и дом 28 – должно быть, здесь.
Он звонит в домофон, торопливо закрывает лицо белой маской в венецианском стиле, которую они купили вместе с Линдой.
Она рядом с ним, в прелестном платье из красного шифона длиной до колен, на глазах – изящная маска из черного кружева с золотистыми арабесками, такая тонкая, словно кожа. Волосы распущены и закреплены с одной стороны гребешком из черной кости со стразами.
Щелкает замок калитки, и появляется Надин в белом платье и черной маске с шелковыми перьями.
– Добро пожаловать, – приветствует она их медовым голосом. – Я так рада, что вы пришли, – лицо ее озаряется улыбкой. – Прошу.
Она ведет их по дорожке.
В доме собралось уже много гостей. И на первый взгляд здесь присутствуют люди, которых Линда ожидала увидеть: интеллигенция, деятели искусства, музыканты, политики (кого-то из них она узнает даже раньше, чем Томмазо успевает его представить). Когда Надин стала встречаться с Жаком, в ее гостиной стала постоянно собираться культурная элита Парижа.
Внутри дом также чудесен, здесь много произведений искусства, и интерьер обставлен со вкусом. Благодаря подвесному видеопроектору, от белой стены отражается множество огней и теней. Линда сразу же узнает создание своего любимого светового дизайнера. Но главное достоинство этого места – огромный сад, заключивший дом в свои объятия; зеленый оазис с вековыми деревьями и небольшая бамбуковая роща.
С французским дела у Линды обстоят нормально, и она беседует с молодым человеком, который рассказывает о проекте реставрации знаменитого парижского музея (она делает вид, что знает, о чем речь), а затем – с красавчиком перкуссионистом из Алжира, который только что приехал в Париж в поисках удачи. Однако все эти разговоры еще больше заставляют ее чувствовать свою ненужность и бесполезность из-за отсутствия собственной работы и будущего, где она могла бы быть независимой от Томмазо.
Вдруг Линда замечает, как Надин шепчет что-то на ухо загадочному мужчине в маске, не похожей на все остальные. Эта маска, нечто вроде футляра, закрывает пол-лица; видны лишь глаза с белой подводкой, рот и подбородок. Если бы не высокий рост, его можно было бы принять за сэра Боба Корнелиуса Рифо из Bloody Beetroots.
Мужчина смотрит на Линду, они будто обсуждают ее с Надин. Есть в нем что-то мрачное и вместе с тем притягательное, отчего Линде становится не по себе. Надин заканчивает свою приватную беседу и удаляется со странной улыбкой. Мужчина неподвижно стоит – кто знает, что он скрывает? – и смотрит на Линду.