За закрытой дверью. Записки врача-венеролога
Шрифт:
В известные моменты преступная, хотя и вынужденная ложь поднимается шквалом и заливает берега любви. Как правило, инфекционные наводнения происходят к концу лета, когда с вокзалов тянутся телеги с чемоданами и дачной мебелью. К исходу курортного сезона волна всплескивает высоко.
После перерыва в месяц-два люди встречаются вновь. Две половинки одного целого стремятся восстановить связь, разорванную дачным поездом.
Но вот что происходит перед этим слиянием. В приемных амбулаторий появляется сезонный гость. Главная масса их — трипперитики. Это —
Мы убиваем их не диагнозом, а сроком. Их вопрос стереотипен, словно они все члены какого-то тайного сообщества:
— А скоро можно вылечиться?
Ответ гальванизирует их всех одинаково. Если речь идет о гонорее, раздается один и тот же возглас:
— Как, почти два месяца?! Неужели?
Затем у них вырывается:
— Но моя жена приезжает через неделю.
И дальше:
— Доктор, я прошу вас, вылечите меня поскорее.
Они искренно страдают. Несчастье они переживают, как удар молнии, грозящей бедствием. О, может быть, представляя себе предстоящую встречу с женами, они в самом деле, холодеют от ужаса. «И разодрашася в сердце своем», в древней терминологии, между страхом заразить и страхом признаться.
Но то, что должно случиться, случается. Поезд свистит, останавливаясь у родного города.
Разлука имеет свои права. Диапазон желаний так возрастает, что опасность истерики, оскорблений, разрыва, словом, всех последствий признания, удесятеряется. Иногда, действительно, нужно быть героем, чтобы не испугаться.
Бет еще одно веское соображение, чисто мужское. Нет почти мужчины, который не изменял бы даже любимой женщине. Правило, согласно которому мужчина полигамичен, как будто незыблемо. Но с изменой женщины никакой мужчина не согласен примириться. На этот случай у него имеются тысячи доводов, в силу которых он считает себя правым. Хорошо это или плохо, не будем спорить. Но это так.
Болезнь меняет все. Разоблаченная, она выбивает из рук мужчины его оружие. Она дает женщине право мести, подкрепляемое еще необходимостью довольно длительного воздержания при бурлящем избытке сил и желаний, вздыбленных летним отдыхом.
Мужчина это прекрасно знает. И в нем пробуждается вся сила ревности. Она тоже требует сохранения тайны.
Словом, по тем или другим причинам к осени кривая заражений летит вверх.
Жены в своей безупречности должны помнит, что в заманчивости летних радостей, в дарах Воздуха мягкого и ласкающего, в нежных переливах неба, в волнующих просторах далей, в красоте гор, моря, леса, садов зачастую таится зерно опасного сюрприза. Сюрприза, который может ждать их дома.
А. Ф. Коши в книге «На жизненном пути» рассказывает такой случай. Один мещанин обвинялся в нанесении своей возлюбленной тяжелой раны в нижнюю часть живота. Удар был нанесен, когда она хотела ему отдаться. Прокурор, бывший высокого мнения о своем красноречии, пожелал оттенить злостность этого преступления и сказал, обращаясь к присяжным: «Вы только представьте себе, господа, всю ужасную картину злодеяния
У Кони это приведено, как пример комичного злоупотребления ораторским искусством.
Мне же этот отрывок обычно приходить в голову осенью на вокзалах, когда дачные поезда подходят к дебаркадеру, когда из вагонов и к вагонам бросаются лавины встречающих и приезжающих, и перрон наполняется людьми, сжимающими друг друга в объятиях.
Здесь аналогия вполне уместна, с той только разницей, что мещанин сел на скамью подсудимых, а героям этих свиданий все большею частью сходит благополучно.
Впрочем, обстоятельства не всегда благосклонны к мужчине и не всегда дают ему эту прерогативу неразоблаченной лжи.
Бывают казусы довольно печальные. И после того, как были принесены жертвы молчания во имя сохранения семейного равновесия, эти жертвы оказываются иногда напрасными. Следует вынужденное, но безапелляционное раскрытие тайны.
Ко мне в амбулаторию однажды в августе пришел молодой человек с испуганным лицом. Печать сезонности была на каждом его движении и слове.
Я сказал ему:
— У вас триппер.
Десять минут продолжался ритуал восклицаний, вопросов, просьб. Потом он промолвил со вздохом отчаяния:
— Ах, как это ужасно, доктор! Ведь я всего полгода женат. Жена находится на черноморском побережье. Она в положении. И вскоре возвращается домой.
Я попробовал убедить его в необходимости быть откровенной с женой. Но он покачал головой;
— Нет, доктор, это невозможно. Вы не знаете ее и ее родителей. Это равносильно полному разрыву. Но я люблю ее. Я без нее жить не могу. И мой ребенок…
На фундаменте любви я построил аргументацию, по моему неотразимую.
Он начал поддаваться. Я удвоил усилия. В конце концов, он согласился со мной. Впрочем, это решение не придало ему никакой бодрости, и он продолжал грустно вздыхать.
Дней через десять он показал мне телеграмму:
«Выехала скорым 17 встречай целую крепко Лида».
На всякий случай я опять призвал его к храбрости. Он скачал:
— Нет, доктор, я не раздумал и не струшу. Я откроюсь. Будь, что будет! Я не хочу погубить ее.
Он держал меня в курсе всего: о приезде жени, о встрече, о своем настроении и о прочем.
Я был доволен его поведением. Я говорил ему, не скрывая своего удовлетворения;
— Вот видите, как хорошо, что вы послушались меня. Совесть, небось, вас не терзает. Молодец!
Он сконфузился, когда я одобрительно хлопал его по плечу.
Я выдал ему удостоверение о болезни. Там стояло: «Такой-то болен воспалением мочевого канала и нуждается в полном покое». «Воспаление мочевого канала» ничем не напоминает непросвещенному уму гонорею. Расчет был построен на том, что, не вызывая подозрений, эта бумажка будет сдерживать темперамент супруги больного.