За закрытой дверью. Записки врача-венеролога
Шрифт:
На левом берегу Нила этот царь воздвиг пирамиду. Он хотел оставить след своего бессмертия и оставил великий памятник зодчества.
По преданию, над пирамидой трудилось сто тысяч человек в продолжении двадцати лет. Это чудовищное сооружение глотало деньги невероятно, и Хеопсу пришлось тронуть фамильные сокровища.
Огромнейшая машина стройки вертелась день и ночь.
Средства иссякали, казначеи снова сидели у опустевших мешков. Рабочие роптали, возбуждаемые недовольными надсмотрщиками. Тогда Хеопс поместил в притон свою дочь. Этот источник доходов оправдал надежды
Дочь фараона, однако, поняла преимущества своей профессии. Впрочем, может быть, она была снедаема тщеславием. Во всяком случае, она позаботилась и о себе. И ей тоже захотелось воздвигнуть себе памятник. Однако, контроль над ее заработной платой велся так тщательно, что все до копейки поступало в распоряжение отца. Тогда дочь фараона нашлась, — она просила каждого из посетителей приносить ей сверх платы по одному камню.
Одна из трех пирамид была построена именно из таких камней.
Так сообщает Геродот.
Я рассказывал вам совсем не забавные вещи, ни с какой стороны. Потому что, помимо всего прочего, здесь выходит на сцену проституция, а проституция — это грустная и тяжелая проблема.
Ее пробовали разрешать, искренно или лицемерно, во все Века. О ней боролись, как боролись со всякой несправедливостью, со всяким общественным несчастьем, или не зная корня вещей, или не замечая его. Зло поэтому казалось неистребимым.
Тем оружием, которое пускалось в ход, ничего нельзя было достичь. Регламентация, аболиционизм, различные благотворительные учреждения, репрессии, — все эти меры были бессильны, ими ударяли по живому телу, но как бы в пустоту, и причиняли людям еще больше страданий и слез.
Некоторым зло казалось в своей неизбывности фаталистическим.
Проф. Тарновский всю жизнь бился над этой проблемой. Под конец он написал о ней так:
«Уничтожьте пролетариат, распустите армию, сделайте образование доступным в более короткий срок, дайте возможность вступать в брак всем желающим, гарантируйте им спокойствие в семейной жизни и убедите всех жить нравственно, честно, по закону христианскому, и тогда… тогда все-таки будет существовать проституция».
Теперь мы знаем, что это неверно. Когда говорят так, как Тарновский, то думают так, как Ломброзо. А Ломброзо уверял, что проститутками рождаются.
Допустим, что порок может быть врожденным. Но и тогда это было бы неправдой. Ибо с дурной наследственностью можно тоже спорить. Ее можно заглушить. Можно не дать ей разрастись. Это достигается созданием надлежащей среды и педагогикой.
Но дело ведь не в этом.
Нельзя путать явление патологического порядка с явлением социальным. Проституция — это не дурной характер, а скверный строй, несправедливый, с ложной экономикой. Тот, кто хочет уничтожить проституцию, должен объявить войну безработице, бедности, темноте, женской беззащитности, неравенству, всему тому, что на Руси звалось «женской горькой долей», войну продаже и покупке человеческого тела.
Русская действительность приобретает в этом смысле особое значение. Революция ставит своей целью общее благо.
Обследование половой жизни рабочих Москвы показало, что пользование продажной любовью теперь не в ходу. И это наверно так, потому что от проституток в 1924 г. заболело 32 проц. всех лечившихся, тогда как до 1918 г. заболевало ежегодно в среднем 53 проц.
— Можно было бы вздохнуть свободнее, если бы не другие цифры, которые способны заставит задуматься.
Но о цифрах намного позже. Теперь я хочу рассказать о Москве, т.е., собственно, об одном посетителе амбулатории из Москвы.
Этот неглупый, живой юноша был прислан в Ленинград на ответственную работу. Он был работником партийного органа губернского масштаба. У него была быстрая, энергичная речь.
Его первые слова были:
— Доктор, я, кажется, получил триппер.
Затем, так же просто, он проделал все, что полагается для диагноза. Действительно, это был триппер.
Уходя, он сказал:
— Ждите, доктор, моих товарищей, если только они не лечатся уже где-нибудь.
Меня эти слова не удивили. Я знал, что означала подобная фраза. Компания друзей идет в ресторан или пивную. Потом, уже под винными парами, они берут женщин или женщину. Затем через разные периоды времени — один раньше, другие позже — они появляются в кабинете венеролога. Этот был, очевидно, первой ласточкой.
Здесь странна была только одна подробность. В этом партийце чувствовалась довольно высокая внутренняя дисциплинированность. Его моральная закалка должна была бы быть крепкой, достаточной, во всяком случае, для того, чтобы устоять против этих довольно низменных соблазнов.
Я оказал ему:
— Если вас было несколько человек, как же не нашелся среди вас ни один просвещенный? Пусть не все, но кто-нибудь из вас знал же о половых болезнях. Ведь, проститутка — это почти наверняка венерическое заболевание. Неужели никто об этом не подумал и не предостерег вас?
— Простите, доктор, — с живостью ответил он, — Вы ошибаетесь. Я сам работаю в секции борьбы с проституцией и достаточно сознателен. Я не эксплуатирую нужды.
Лицо мое изобразило вопросительный знак. Он сделал маленькую паузу и, стоя у двери, продолжал::
— Я сам был удивлен третьего дня, когда заметил у себя нечто подозрительное. До появления течи я сомневался. То, что я слышал об этой болезни, однако, убедило меня В конце концов. Вы, доктор, подтвердили то, что я уже сам установил, и жалею только, что не пришел к вам при первых признаках болезни. Но, видите ли, я никак не допускал мысли… Ведь она мой партийный товарищ, наш работник. Она заведует работой среди женщин. Я жил с ней два раза. Мы ничего друг другу не обещали, ничем себя не связывали. Я знаю одного товарища, который жил с ней раньше, И думаю еще об одном, который живет с ней теперь. И вот чего я в толк не возьму. Она человек сознательный, не мешанка, не гниль буржуазии. Как же могла она себе позволить, будучи больной, отдаваться в то же время?