За землю русскую. Век XIII
Шрифт:
Упоённо он рассказывал и показывал князю всю премудрость льноводства. Он объяснял ему и сушку в поле, и вязку, и обмолот, и расстил, и подъём льна, и опять — вязку, и возку, и сушку на стлище, и в сушилке, и подготовку горстей, и мятьё...
— А подыми ты его вовремя, — строго помахивая пальцем, внушал он Александру, — не дай ему перележать! А то волокно будет короткое!.. За такое большую цену не возьмёшь!..
— Погоди, старина, погоди маленько! — остановил князь Мирона. — Скорописца! — молвил он вполголоса.
Через краткое время вприбежку, к тому самому изволоку, на котором
Пока он поспешал ко князю, скорописная доска на ремне висела у него под мышкой. Подойдя же, он быстро наладил её так, что теперь она висела у него откинутая на груди, перед глазами, и можно было писать. Слева в доску врезана была бутылка с чернилами, завинченная медной крышкой, а рядом, в прорезе, вставлена была связка гусиных, тщательно очиненных перьев.
— Пиши! — приказал Невский. — Говори, говори, старина! — обратился он к Мирону. — Велю записать для памяти.
Старик поклонился и, преисполнясь необыкновенной важности, заговорил медленно и с отбором:
— Теперь: где его вылёживать лучше? — задал он как бы вопрос Александру и сам же на него и ответил: — А вылежка ему — возле озерка где-нибудь... на лугу... Постилка — не густо, ровно... чтобы путаницы не было. Хорошее росенье — льну спасенье!.. Лён дважды родится: на поле, а и на стлище...
Сперва старик, приноровляясь к скорописцу и время от времени на него оглядываясь, повествовал размеренно и спокойно. Но потом его стало разбирать, и вскоре он забыл обо всём, кроме льна. Он забыл, что говорит с князем. Сейчас это был учитель, наставляющий ученика, мастер, назидающий подмастерья!..
— А суши, как надо! — воскликнул он сурово, почти крича на Невского. — Чтобы в бабках у тебя лён стоял как надо! Плохо поставишь бабки — ветер повалит али скот, — тогда снопок не сохнет, а гниёт. Ну, а уж ежели да дождь прихватит, тогда ты не льноводец!.. Нет, тогда ты не льноводец! — грозно повторил он.
Александр слушал безмолвно, боясь проронить хоть единое слово, как бы и впрямь назидающийся ученик. Он вспомнил, сколько, по его недосмотру, гниёт и мокнет поваленного в бабках льна. Насмотрелся он этого безобразия досыта в вотчине своей — в Переславле-Залесском.
Меж тем перешли уже в овин, и Мирон тут же показал трепанье льна:
— А повесьму на трепале клади вот эдак.
Потом заставил поорудовать на псковской льномялке и самого Ярославича. Старик остался доволен его работой.
— Вот-вот, — говорил он, — мни лён боле — волокно будет доле!.. Ну а я ведь ещё и пальцами прочешу... вот так. Эдак вот не пожалей спинушки, да рук, да перстов, то будешь со льном! И крепкой, и тонкой, и маслянистой, а и мягкой будет ленок... Да вперёд подборку сделай волокну, перед тем как на продажу везти, — без барыша не будешь!.. Да и в обновке походишь — и ты, и домачние твои!..
Уже третий день на заимке Мирона Александр Ярославич творил проезжий княжеский суд. А люди всё шли и шли, и откуда шли — неведомо! Прослышав, что князь остановился в сельце
Приведены были на этот безотменный суд иные дела и пострашнее! И душегубство, и церковная кража, и поджог, или — холоп убежит, а его поймали; или — от податей бегает, или же — конокрадство! Таких злодеев приводили «всем обчеством» или же со старостой и с понятыми.
Кто приплыл на лодке, кто конём приехал, а кто и пешком пришли — с жёнами, с детьми; иные даже и коровку пригнали: не загубить бы дитя!
На опушке, под лохматыми елями, которые и дождь не пробьёт, раскидывали просмолённые палатки; вешали на сучках зыбки; расстилали войлоки; ставили треноги с котлами — варили «юху». Замелькали кой-где и торговцы — кто чем. Цыган пригнал лошадей. Словно бы другой стан — побольше дружинного — раскинулся возле Миронова двора.
Не успели дружинники обрядить коврами амбарное крылечко и установить на нём кресло, с которого должен был судить Александр, как жалобщики уж заприметили князя, когда он возвращался от дружинного стана, и с поклонами и жалобным гулом обступили его.
— Князь, с докукой к тебе! — заголосили смерды.
— Ну, докучайте, коли пришли, — сдерживая раздражение, ответил Александр.
И чего-чего только не пришлось ему услышать за эти каких-нибудь полчаса, что стоял он, высясь над толпою, под сенью огромной, как бы венценосной сосны!
Слушая их и нарочно не перебивая, Александр в ужас пришёл. «Да уж если у меня под носом, в моём именье, на вотчине, этакое творят бояре да тиуны мои, то что же в остальной области?» — подумал он.
Кричали и женщины и мужчины:
— Что такое, княже? Ягод не велят в лесах брать, лык не драть, тонь не ловить, с лучом не плавать, и перевесища не ставить, и леса не рубить... Скоро не жить, скажут, хрестьянам?..
— А всё — игумну, да иконому, да братии: им — и земля, им — и вода, им — и ловища вовек!..
— Межника пришли, землемерца: пускай размежует он нас с ними! А то отойти остаётся от тебя, всё побросать, да и только!
— Мы на твоей земле, считали, сидим. Ты — хозяин.
А они пускай не встревают. Уйми их! А то все подымемся и уйдём. Только и делов!
Александр понял, что и впрямь недалеко до беды. «А что? И подымутся, и уйдут. Не к другому князю — то в дебри забьются куда-нибудь, к лешему. Хозяйство мне порушат, скот загубят».
Надо было и пристрожить, и ввести эти жалобы и вопли в какое-то русло.