За землю Русскую
Шрифт:
— В торге всяк волен, — побагровев и махая руками, Лизута остановил Тулубьева. — Пора бы тебе, Сила, ведать о том.
— Прости, болярин, худородного! — Тулубьев, подражая Лизуте, схватился за поясницу. — По худородству-то своему не пойму гнева твоего на правду.
— Не о правде толк, а не дело ты молвил. Как бы совету нашему за малыми делами больших не обойти.
— Велишь снять пошлины с иноземцев?
— Пекусь не о пошлинах, а почто иноземных гостей гнать со двора без торгу! — выкрикнул Лизута.
— Как же
— Мое. Что молвил я, то и молвил. К выгодам дому святой Софии даны на готские ладьи железные крицы. Иная у совета господ забота нынче: даст ли Господин Великий Новгород льготы гостям иноземным, послушает ли их жалобы?
— И отцы и деды брали пошлины, как стоит Новгород.
— И торг был.
— Не перечит совет господ торгу, а пошлины… Какие брал Новгород с иноземных гостей, таким и быть.
— О том и я молвил, мужи, — всем своим видом стараясь показать, что слово его — слово совета господ, начал Лизута. Он понял, что верхние люди не против торга с иноземцами, но пошлин не снимут без воли веча и князя. — Решим, как молвили, и запишем в грамоты. Еще малое слово есть у меня, мужи: книжника, прибывшего в Новгород от владыки митрополита, князь Александр Ярославич выгнал из Нередицкого монастыря и грозил изгнать из Новгорода. Не сталось бы в том обиды митрополичьему двору? Примет ли княжий грех Великий Новгород? Терпел Новгород беды от Всеволодова и Ярославова княжения, князь Александр характером пошел в деда…
— Не чтит ряды Александр Ярославич, — поддержал Лизуту чей-то угодливый голос.
— Может, княжие, может, иные чьи люди в моей вотчинке на Маяте, в Заильменье, кабана заполевали и лужок вытоптали, — не разобрав, о чем говорят в палате, подал голос Водовик. — Искать с кого, не знаю.
— Ох! — насмешливо вздохнул Сила Тулубьев. — Изловил князь зайца в лугах болярина Водовика, то-то горе Великому Новгороду.
— Не о лужках, не об охотничьих забавах быть слову совета господ, — боясь, как бы в мелких спорах не забылось то, о чем сказал он, строго произнес Якун Лизута. — Поклонимся ли, мужи, старыми вольностями нашими перед князем? На вече у святой Софии молчали мы, не сталось решения и грамот не писали…
— На вече слово черных людей, а слово Великого Новгорода в совете господ, — хмуро, сердясь на Лизуту за давешнюю обиду, не обращаясь ни к кому, молвил Стефан Твердиславич. — Не нам, верхним людям, рушить старый обычай.
— Истинно молвил, Стефане, — одобрил речь Твердиславича Никифор Есипович. — Болярством старым и святой Софией славен Новгород, Господин Великий. Без болярских вотчин не было б торгу, не по что стало б идти на Новгород иноземным гостям. Мои вотчинки, кроме ближних, и в Бежичах, и на половине Обонежья, а на вече мой голос рядом с крикуном, у коего всего добра язык да воля.
— Не
— Заступлю. Не приду у тебя молить подмоги. В твоих-то вотчинках, Сила, на уповоде обернешься, а мои в год не объехать.
— То-то и не люб тебе князь Александр! — выкрикнул Тулубьев. — Не от врагов иноземных, а от князя, от дружбы с Суздалем заступаешь Новгород.
— Ну-ну, полно, Сила! — вступился за старое боярство Стефан Твердиславич. — И мне, как болярину Никифору, люб вольный Новгород, Господин Великий, а вам, чьи вотчинки свились на сорочьем хвосте, как и гостиным людям и ремесленным, люб союз с суздальцами.
— Нам люба, болярин, Русь великая, — выпрямясь, как бы с высоты роста своего громко произнес Тулубьев в ответ Твердиславичу. — Нам любо, чтобы все русские города и люди русские сложились в одно слово, чтобы не вотчинами боляр своих возносились земли русские друг перед другом, а торгом русским, силой воинской и единой волей…
— А головой над Русью сел бы суздальский Ярослав! — оборвав Тулубьева, крикнул Лизута. — Что ж, мужи, послушаем Силу, поклонимся худыми вотчинками нашими и Великим Новгородом Ярославу!
Тишина. Будто туча грозовая поднялась над Грановитой. Коротка и насмешлива речь Лизуты, первого болярина владычного, но сказал он то, что горше всех бед тревожило сердца верхних людей новгородских. Казалось, вот-вот разразится буря. Много горьких слов будет сказано, много обид выплеснется. Ни мира, ни дружбы не знать после. В этот миг владыка, казалось безучастно слушавший речи бояр, вдруг приподнялся. Черные попы подхватили его под плечики. Подняв костыль, владыка троекратно стукнул им о пол.
— Довольно, мужи новугородстии, бесов тешить! — громко и отчетливо прозвучал в тишине палаты его тонкий и высокий голос.
— Твое слово и твоя воля, владыка, — воспользовавшись тем, что владыка повременил, прежде чем продолжать свою речь, начал было Лизута, но тут в палате появился взволнованный, запыхавшийся служка. Он, не задерживаясь, пробрался к Лизуте и что-то шепнул. Боярин изменился в лице.
— Не опознался ли ты, отроче? — спросил.
— Истинно, болярин. Еле забежал вперед, чтобы поведать.
Лизута отстранил служку. Волнуясь и глотая слова, он произнес:
— Мужи новгородские, князь Александр Ярославич жалует на совет.
Глава 15
Княжее слово
Склонив голову под низким косяком двери, в палату вошел Александр. На мгновение он задержался у входа, потом решительно шагнул вперед, приблизился к архиепископу и преклонил колено.
Владыка поднялся навстречу. Черные попы подхватили было его под плечики, как всегда делали это на людях, но владыка оградился от них костылем.