Забавное Евангелие
Шрифт:
— Отче! Отче! — восклицал он, обращаясь к папаше Саваофу. — Боюсь, что, согласившись на мучения здесь, на земле, я переоценил свои силы. Я хотел было претерпеть все муки, даже какие-нибудь пытки, приправленные парой тумаков, но теперь, когда я знаю, что меня ждет, я от души жалею, что покинул небеса, и вовсе не хочу воплощаться в моего коллегу — святого духа!
Тут с небес слетел ангел с чашей, наполненной горечью. Иисус в отчаянии испустил тяжкий вздох.
— Послушай, — сказал ему ангел, — ты же сам этого хотел. Никто тебя не заставлял влезать в
— Отче, отче мой, ну если я был дураком, так это все-таки не причина, чтобы карать меня без всякой жалости!.. Отче, отче мой, заклинаю тебя, избавь меня от моих обязательств!
И он решительно отстранил чашу, которую протягивал ему ангел. Однако небесный посланец настаивал:
— Относительно твоих страстей, то бишь страданий, ты подписал контракт. Срок исполнения договора истек. Свое слово надо держать, Иисус, — ведь ты подписался под документом! Если ты не претерпишь всех обусловленных мучений, контракт будет расторгнут и тебя объявят банкротом.
— Увы! — стонал богочеловек. — Тогда я буду опозорен… Лучше уж выпить эту чашу, как бы она ни была горька… О папа, папочка, да будет воля твоя, а не моя!
Ангел поднес ему чашу, и Христос отхлебнул глоток горечи.
— Бр-р-р! Ну и гадость!
И он вскочил на ноги, скорчив ужасную гримасу.
«Иисус вернулся к ученикам своим, ища в них утешение и облегчение от страданий, но почувствовал себя еще более покинутым и одиноким», — замечает благочестивый комментатор.
Петр, хвативший в ту ночь лишнего, храпел, как взвод пруссаков. Иаков, бахвалившийся своим мужеством, и любимый ученик Христа Иоанн вторили ему не менее звонким храпом с посвистом и переливами. Слушать это трио в другом месте и в другое время было бы даже приятно и поучительно, однако Иисус обозлился.
«Вот свиньи! — подумал он. — Я их просил не оставлять меня одного, молиться со мной и бодрствовать, а они… Только что проявляли такую преданность, такое рвение, но стоило мне отвернуться, как сразу же захрапели во все завертки. А еще бахвалились своей стойкостью и мужеством… Какая самонадеянность! Разве же это люди? Паршивые сурки — вот кто они такие!» Иисус принялся без церемоний расталкивать Петра.
— Эй, Симон-Петр, ты спишь? Петр приподнялся, продирая глаза:
— Что такое? Кто это? Что нужно?
— Это я, твой учитель и бог… Я, Иисус!
— Да, да, знаю… Что тебе надо? Чем могу служить?
— Ничем. Я только хотел убедиться, не спишь ли ты, бодрствуешь ли и молишься, как я тебя просил…
— Конечно, господи… Я бодрствую… и молюсь. Я думаю о тебе.
— Молчал бы уж лучше! Ты так храпел, что заглушил бы и гром небесный, если бы сейчас началась гроза!
— Честное слово, господи… Я только-только задремал.
— Расскажи это кому-нибудь другому!
— Клянусь тебе, учитель…
— Не клянись: этим ты усугубляешь свой грех. А твои коллеги?.. Тоже дрыхнут без просыпу!
Иисус разбудил Иакова с Иоанном и устроил обоим головомойку:
— Сказываю вам: бодрствуйте и молитесь! Я непременно должен знать, что вы со мной. Бодрствуйте, дабы не впасть в искушение.
На это Петр мог бы ему возразить: «Как раз во сне мы меньше всего рискуем искуситься!»
Но он ничего не ответил.
— Дух силен, а плоть слаба, — заключил Иисус и вернулся на прежнее место. Очевидно, он еще не до конца осушил пресловутую чашу горечи.
Очутившись перед этой неаппетитной чашей, богочеловек снова принялся за свои ужимки и причитания:
— Господи, боже мой, какая страшная канитель!.. 0-ля-ля, если бы я знал, что меня ожидает, когда проникал в непорочное лоно своей девственной мамы, я бы ни за что не совершил такой глупости! А главное, я уже сейчас предвижу: люди и не подумают поблагодарить меня за то, что я приношу себя в жертву… Отче, отче мой, убери от меня это омерзительное питье!..
Но ангел не уходил и продолжал протягивать ему роковую чашу.
— Пей, Иисус, пей! — уговаривал он миропомазанного. — То, что налито, должно быть выпито. Тебе все равно не отвертеться, так что лучше покончить с этим поскорее. Ведь умирают всего один раз!
— Знаю, слышал я эти басни, ангельский друг мой, но расскажи их кому-нибудь еще. Ты так говоришь, чтобы позолотить мне пилюлю, а сам не веришь ни одному своему слову. И он задрожал всем телом. Однако вскоре Иисус немного оправился и заголосил с новым рвением:
— Отче мой, отче! Если не может чаша сия миновать меня, чтобы мне не пить ее, да будет воля твоя!
Единым духом опрокинул он злосчастный сосуд себе в глотку, так что на дне остался лишь горький осадок.
Когда Иисус вернулся к своим ученикам, он нашел их опять спящими, как и в первый раз. Пришлось снова их расталкивать и стыдить за недостойное поведение. «И они не знали, что ему отвечать», — замечает евангелист Марк. Иисус удалился в третий раз. Ангел поджидал его, настаивая, чтобы сын голубя вылизал даже гущу, все до последней капли. Право, это было уже слишком! Заодно ангел рассказал Иисусу, какие неприятности ожидают его в ближайшем будущем, и тот заявил, что вынести все эти страдания свыше его сил. Затем он закатил форменную истерику, точь-в-точь как красотка со слишком слабыми нервами, и добрых четверть часа колотился о землю, подпрыгивая, словно лещ на сковородке.
— Нет, нет, это уже слишком, отче мой! — вопил он, дергаясь в конвульсиях.
«И был пот его, как капли крови, падающие на землю», — уверяет евангелист Лука (глава. 22, ст. 44).
Однако ангел был неумолим.
— Долизывай все! — заорал он и заставил Иисуса проглотить горчайший осадок до последней капли.
Только тогда папаша Саваоф сжалился наконец над своим, так сказать, сыном. Когда чаша опустела, он ниспослал ангелу хорошую мысль.
Иисус в этот момент пребывал в полнейшей прострации. Ангел наклонился над ним и шепнул ему на ушко: