Забайкальцы. Книга 1
Шрифт:
Настя пригубила из стакана, передала Егору. Ермоха чокнулся с ним, закусил калачом и на вопрос Егора, что ему делать, ответил:
— Запрягай большого Соловка в кошевку, ехать надо к хозяину, чего же больше-то? Я, однако, тоже с тобой командируюсь, а то как бы он тебя не обжулил при расчете, он ведь мастак на эти штуки. Так што вместе поедем, пусть Шакал на меня полюбуется. Ему на меня на пьяного-то смотреть шибко приятственно, все равно что волку на железные вилы. Пусть позлится, вражина, а я ему ишо парочку слов кругленьких сказану, давно у меня на него зуб горит.
Егор оделся, пошел запрягать. Следом за ним, накинув на плечи шубейку, вышла Настя.
Охмелевший
— Вы, ребята, сколько навеяли, уберите в амбар, и хватит на сегодня. Ты, Микита, розвальни приготовь, облучок привяжи тот, что лежит около стайки, сена в него набей побольше, чтобы сидеть мягко и привалиться спиной было на што. За старшего будешь здесь, Микита, пока я не протрезвлюсь. А это ишо не скоро будет. Мне, брат, ежели шлея я под хвост попала — баста. Пока не нагуляюсь — не работник.
Никита пробовал отнекиваться от старшинства:
— Сроду мне не приходилось заниматься такими делами. Назначь вон из молодых кого-нибудь.
— Не, и не думай даже. У тебя и вид-то прямо-таки генеральский, у нас командир полка был вот как капля воды на тебя похожий, борода такая же, во всю грудь, рыжая, как лисий хвост. Ты теперь, наверно, в годовые запряжешься к Шакалу, наместо Егора?
— Придется, куда денешься.
— Подряжайся, Микита, мужик ты на работе способный, вместе потянем эту лямку.
Эх, да што не ласточка тропу тропила, Не касатая повытоптала. Што не белый граносталь [20] пролетел, Пролетели трои дубовы санки.Давно не гулял, братцы, года полтора рюмки в роте не было. Ну а теперь-то уж нагуля-юсь. Провожу Егора до станицы и все святки гулять буду назло Шакалу.
Што во саночках беганушко бежит. А на саночках лежанушко лежит. Под гору конь разбегается, О калину расшибается. На калинушке соловушко сидит, Горьку ягоду калинушку клюет.А в счет работы, Микита, значит, так: веять можно погодить, пусть пшеница полежит в ворохах, наших рук она все равно не минует, сено пока возить да солому надо заметать в ометы, а то как ударит пурга, забьет ее снегом, нам же и достанется мучиться с ней. Мы к вечеру-то вернемся, а утре отсюда и в Верхние Ключи.
Што не ласточка тропу тропила…С заимки выехали задолго до свету. На дворе стоял крепкий мороз, на темной синеве небес холодно мерцали звезды, жгучим сиверком тянуло навстречу, а заснеженные елани и сопки словно застыли в ночном безмолвии. Пара лошадей — рыжий двухаршинный мерин в кореню и гнедая кобылица-нежеребь на пристяжке— легко мчали кошеву с тремя седоками. Оседланный, с походным вьюком Егоров Гнедко бежал сбоку, привязанный к оглобле. Кучерил Ермоха. Час тому назад, когда Настя кормила их блинами со сметаной, Ермоха опохмелился
— Посошок на дорожку, — сказал он, запихивая бутылку за пазуху. В дороге, после того как выехали с заимки, Ермоха еще разок приложился к бутылке и теперь, не чувствуя обжигающего лицо мороза, весело покрикивал на лошадей, мурлыкал себе под нос:
Што не ласточка тропу тропила…Егор с Настей, одетые поверх полушубков в козьи дохи, сидели рядом. Егор укутал ей ноги потником, обнимая за плечи, заглядывал в лицо.
— Наточка, вот она, разлука-то наша, подходит.
В ответ Настя лишь глубоко вздохнула.
— Ну ничего, Настюша, бог даст, отслужу и заберу тебя навовсе к себе. И никакие шакалы, ни горбачи, ни судьи не отберут тебя от меня. К черту их всех! То, что нельзя жить невенчанными, — врут. Вот в Новотроицкой станице одна ушла от мужа, так же как ты от Сеньки, сошлась с другим, и живут припеваючи в Нерчинском городе, уж двоих ребятишек нажили. Так же и мы сойдемся и будем жить. Только ты не убивайся шибко-то, наберись терпенья и жди.
— Я-то дожду. Только ты не забудь меня. Ведь четыре года — не шуточное дело, много воды утечет за это время. А вдруг встретится тебе другая, полюбишь ее?
— Што ты, Наточка! Как у тебя язык-то повернулся сказать такое. Да разве я могу забыть тебя, сменять на другую? Не-ет, и не думай даже. Любовь наша навечно, я на слово крепкий.
Когда над темными лесистыми сопками занялась заря, наши путники отмахали уже добрую половину пути. Малоезженая проселочная дорога вышла на широкий, хорошо укатанный тракт, и кони прибавили ходу.
— Голубчики мои-и!.. — грозя кнутом, покрикивал на лошадей Ермоха. Он, чем дальше ехали, тем больше хмелел, так как не один раз уже потянул из бутылки, а при подъеме на последний хребет допил остатки. Под конец он опьянел настолько, что Егору пришлось самому браться за вожжи. Старик не возражал, лишь пролепетал еле внятно:
— Егорушка, я, брат, кажись, лишку хватил.
Што не ласточка тропу тропила…Приткнувшись головой в задок кошевки, Ермоха уснул.
Егор укрыл его ноги полой дохи.
В Верхние Ключи приехали, когда солнце стало «в обогрев». Над поселком курилась туманная изморозь, густо дымили трубы. Но, несмотря на мороз, в улицах по-праздничному многолюдно. То тут, то там видно новобранцев в их дубленых полушубках с серой оторочкой на груди и карманах и в мерлушковых папахах с желтым верхом. В толпе, идущей навстречу, множество пьяных, и все они, шагая в обнимку, тянут довольно стройно:
Последний нонешний дене-о-очек Гуля-аю с ва-ами я, друзья…Разбуженный песней, Ермоха приподнял голову, осоловело посмотрел вокруг и, может быть, впервые за всю жизнь изменил своей «Ласточке», подхватил служивскую:
Ата-ман стучит в око-о-ошко, Гото-о-вьте сына своего-о-о, Каза-а-ачий сын давно гото-овый, И ко-онь об-седланный сто-оит.Платоновна с раннего утра поджидала Егора. По случаю праздника и проводов Егора дома был и Михаил. Он первый увидел в улице пароконную подводу, узнал брата.