Забайкальцы. Книга 2
Шрифт:
— Когда выступать?
— Где сбор-то будет?
— Коней ковать али нет?
— Чего их ковать, — ежели потребуется, подкуем на месте.
— С харчами как, на дорогу брать из дому?
— Дозвольте спросить, — обратился к Фролу Захар, — моего Кешку тоже захватило, а конь-то его строевой охромел… что и делать теперь, ума не приложу.
— Не беспокойся, Захар Львович, коня твоему сыну дадим.
— Да неужели, казенного, значить?
— Найдем на месте. — Фрол снова поднялся из-за стола. — Товарищи, нам надо сейчас же избрать комиссию из трех человек, которой поручить
Если бы в это время в ясном небе загремел гром, казаки удивились бы этому меньше, чем сообщению Фрола. Сначала собрание затихло, как степь перед бурей, затем какой-то старик проговорил со вздохом:
— До чего дожили, господи милостивый.
И сразу же по всей ограде зашумело собрание, отовсюду посыпались вопросы, негодующие реплики:
— Это что же такое, грабеж среди бела дня!
— Сроду этого не бывало.
— Дела-а…
— Казак наш, а конь под ним суседов.
— А вопче-то правильно, мы головы свои не жалеем, а вам коней жалко?
— Верно-о.
— Неправильно это, самоуправство, и больше ничего.
— A-а, неправильно, у меня вон двоих берут, а у Коноплева ни одного, это как, правильно?
— Коноплеву эта война нужна как прошлогодний снег.
— Мало ли што, она и мне не нужна, а казаков-то у меня берут, так пусть и Коноплева она коснется.
— Правильно, стребуем коней без никаких! Теперь власть-то нашей стороны держится, хватит вам, поцарствовали.
Богомягков призвал расходившихся спорщиков к порядку и, после того как избрали комиссию по реквизиции лошадей для нуждающихся в них казаков, объявил собрание закрытым.
Собрание разошлось не сразу. Споры, ругань долго еще вскипали в ограде Апостола, выплескивались на улицу, растекались во все концы поселка.
Яков Башуров, очень довольный тем, что его по настоянию Фрола избрали председателем реквизиционной комиссии, приковылял к столу.
— Ты уж, Фрол Омельяныч, гумагу мне выдай насчет комиссии-то, чтобы, значить, все было честь честью, форменно.
— Завтра утром, Яков Иванович, приходи ко мне, там мы тебя проинструктируем и оформим все, что надо.
— Во-во, а уж насчет коней-то будь спокоен, снабдим наших казаков-красногвардейцев, тряхнем буржуев.
В Красную гвардию казаков провожали так же, как и в старое время: с выпивкой, причитаниями и благословениями. Разница была лишь в том, что на плечах у казаков не было погон и некоторые из них седлали не своих коней, а реквизированных у богачей.
День выдался пасмурный, низко над станицей плыли тяжелые темно-свинцовые тучи, и временами начинал накрапывать мелкий дождь. Сегодня будни, но по случаю проводов в поселке праздничное оживление. На улицах толпами собираются нарядные девки и парни, из открытых окон многих домов доносится звон посуды, пьяные голоса и песни подвыпивших сельчан. А по селу уже носятся верхами на лошадях посыльные, торопят с выездом. Один из них подъехал к новому, в три комнаты дому Орловых, постучал черенком нагайки в раскрытую створку окна:
— Сват Федор! Торопись со своими казаками, выезжать время!
— Сейчас! —
— Нельзя, сват, никак нельзя, мне еще две улицы надо проверить.
— Ну выпей хоть на проводинах-то. — Старик достал со стола полный стакан водки. — Пей!
— Это можно. — Посыльный принял из рук старика стакан. — Ну, счастливого пути вашим казакам. Дай бог как проводить, так и встретить их в добром здравии.
Мирон выпил, закусил половиной калача, еще раз попросил старика:
— Поторопи их, сват. Пожалуйста. Бугринские вон уже все проехали, и атаман с ними, жду на закрайке.
— У нас всё на мази, сейчас прибудем.
В ограде Орловых переступали с ноги на ногу привязанные к столбу, оседланные, завьюченные по-походному кони — гнедой белоноздрый строевик Данилы и рыжий Мишки Ушакова.
Мишки не было в списках станичников, но так как казаки его возраста подлежали мобилизации, он заявил о себе атаману и записался в Красную гвардию добровольцем, вместе с братом Фрола Балябина, Андреем, и таким же молодым парнем Степаном Бекетовым.
В доме началось прощание. После того как гости вышли из-за стола, сгрудились в задней половине комнаты и в коридоре, отец Данилы, пожилой, седобородый Федор Матвеевич, снял с божницы икону Спасителя, благословил ею Данилу, а заодно и Мишку Ушакова.
Когда все из дому повалили в ограду и в улицу, Мишка, надевая шашку и патронташ, шепнул Даниле:
— Ты иди с компанией-то, а я за Андрюшкой Омельяновым забегу, ладно?
— Валяй!
Мишка, гремя шашкой по ступенькам, сбежал с крыльца, отвязал рыжего, вскочил в седло. Но поехал он не прямым путем через проулок, а по большой улице. Против атаманского дома сдержал коня, поехал шагом, но Маринки так и не увидел.
«Значит, ушла туда с девками», — подумал Мишка и, взмахнув нагайкой, пустил коня в галоп.
В усадьбе Емельяна Акимовича тоже многолюдно: провожающие толпились не только в избе, но и в сенях и на крыльце. Андрей, в казачьем обмундировании, с алой лентой на груди и при шашке, уже принял благословение отца, попрощался с родными, с младшими братьями, со стовосьмилетней прабабушкой Анисьей. Старуха дрожащей рукой крестила правнука, приговаривала, вытирая слезы концом головного платка:
— Храни тебя чарича небешная, кажаншка божья матеря. Пошлужи, Андрюшенька, верой и правдой чарю-батюшке, поштой за веру правошлавную…
Вскоре вся компания провожающих двумя шеренгами двинулась вдоль по улице, а посреди них, с конями в поводу, Андрей и Мишка. Кто-то запел, и все хором подхватили:
Прощай, сто-о-ро-о-нушка моя родная, Ой да вы прощайте, милые друзья, Благослови-и-ко, маманька родна-а-я, Ой да, может, на смерть иду, мальчик, я-а…Глава XVI
Войска новоиспеченного «походного» атамана Семенова отступали во всех направлениях, все более сжималась подкова красного фронта.