Забайкальцы. Книга 2
Шрифт:
Снова разгорелся шум, спор. В сплошном реве голосов с великим трудом можно было угадать, что одни ругают «делегата», не хотят вернуть ему деньги, другие защищают Павла. «Зачем же обижать человека? Сами его выбирали. Отдать старику сороковку!» Вдоволь накричавшись, сошлись наконец на одном: «Вернуть Патрушеву его сорок рублей из общественных сумм».
Атаман опять поднялся со скамьи, постучал кулаком по столу:
— А ну-ка, потише, прошу! Насчет Патрушева, значит, покончили. Погодите, не расходитесь, ишо одно дело надо решать. Тут у нас стало известно такое дело. Большевики-коммунисты откуда-то появились в Борзинском поселке. И вот как поскажут про них, такие отпетые головушки, что не приведи господь,
— А чего решать, раз пишут, значит, так надо, и отдежурить на карауле ежели придется, так не велика беда.
— Сенокос над головой, какие же тут караулы.
— А-а-а!
— Атаман, восподин атаман! — взывал кто-то из заднего угла, стараясь перекричать поднявшийся гвалт. — Разъяснить просим, што это за люди, партии-то они какой придерживаются.
— А тебе не все равно?
— Тише-е! Дедушка Меркуха чего-то хотел сказать? Погромче, дедуся.
— Да я об этом же самом. Потише, ребятушки, дайте сказать. Про то моя речь, што тут чего-то непонятно. Ведь давно ли читали в газетах про большевиков, и так складно, что вроде оне не плохие люди, а партия ихняя даже и нам подходимая. Даже и наши казаки в большевики себя причисляли, вон Яков Башуров, Иван Бекетов, да и вот Калиник Михалев, и еще ото многих слыхать мне приходилось, што они за большевиков стоят, верно я говорю, Калина Евдокимыч?..
— Верно.
— Э-э, дед, то просто большевики, а это большевики-коммунисты, энти никакой власти не признают, у них так: мое — мое и твое — мое, как захочу, так и поворочу, понятно?
— Рази что так, тогда конешно.
— Ничего подобного, — весь красный от возмущения, поднялся на костылях Башуров, — врут все это! Большевики за народ стоят, за советскую власть.
— Ври больше!
— Много ты знаешь!
— Кончать давайте, хватит!
— Га-а-а! Га-а-а!
— Тише, внимание! — перекричал всех атамановский бас. — Слушайте! Сейчас нам Лавдей Романыч приговор огласит. Пока вы тут орали да спорили, он его смастерил, прослушайте, подпишем, и делу конец.
Когда шум немного поутих, писарь, худощавый седовласый человек, с остренькой, как хвост у редьки, бородкой, надел очки, прокашлялся. Все притихли, слушали внимательно.
— «Мы, нижеподписавшиеся: казаки и урядники поселка Покровское, Чалбучннской станицы, быв сего числа на полном поселковом сходе в количестве…» — Писарь на минуту запнулся, посмотрел на сельчан поверх очков. — Тут, когда все подпишетесь, подсчитаем и тогда впишем, сколько человек присутствовало, — и продолжил чтение — «…в количестве столько-то человек. Под председательством поселкового атамана казака Филюшина, при секретаре, поселковом писаре, старшем уряднике Кислицине. Слушали: отношение станичного атамана от 24 июля 1918 года за № 648 о том, что в селе Средне-Борзинском, Зоргольской станицы, появились какие-то люди, называющие себя большевиками-коммунистами. Эти люди ведут себя недостойно, призывают народ не подчиняться законной власти, богохульствуют и чинят всякие беспорядки.
Постановили:
Людей этих в наш поселок не допускать, в партию ихнюю не записываться, а чтобы они не проникли в пределы поселка и нашей станицы, выставлять на обеих сторонах поселка усиленный караул.
Грамотеи потянулись к столу, чтобы поставить под приговором свою подпись и расписаться за неграмотных, от которых со всех сторон сыпались просьбы:
— За меня распишись! Кум Иван, меня не забудь!
— Антон Михайлыч, ты ведь, однако, рушник[38]! Пробирайся к столу да и за нас с Епихой расчеркнись.
Старики, ходившие в грамотеях, неловко орудуя карандашом, кряхтели, большими каракулями выводя на бумаге свои звания и фамилии: «казак Бекетов», «приказный Елгин». А «делегат» даже вспотел, пока учинил свою подпись: «призный Патрушев». Распрямившись, он с завистью и уважением любовался, как ловко и быстро побежал по бумаге карандаш в руке Данилы Орлова: «По неграмотности и личной просьбе казаков: Ивана Пичуева, Егора Михалева, Семена Панина и за себя расписался урядник Орлов».
Из кути обозленный Яков Башуров кричал атаману:
— Ты там смотри, меня не вздумай подписать! Я и в караул не пойду, и эту филькину грамоту подписывать не буду!
— Ну и не подписывай, черт с тобой.
— Без тебя обойдемся!
— Дураки! — И, яростно матюгаясь, Яков застучал костылями к выходу.
А к столу подходили, расписывались «рушники», в числе их был и Дед, Емельян Акимович Балябин. После службы в тюремных надзирателях он переехал на жительство в родное село, занялся сельским хозяйством и немало гордился тем, что сын его Фрол стал большим начальником у красных. Разгладив широкую бородку, Дед навалился грудью на стол и уже покрутил над бумагой карандашом, чтобы с разбега поставить свою подпись, но сдержался, услышав голос сзади:
— Омельян Якимович, будь добрый, распишись там за меня!
— Заодно уж и меня припиши!
— Да ведь я, собственно говоря, — Дед смущенно поскреб за ухом, — свою-то фамилию с грехом пополам. Вы уж лучше молодых просите.
Дед снова склонился над столом, взяв разбег, с трудом начертил два слова: «урядник Балябин».
Глава XIV
Дня через три после сходки Мишка Ушаков пришел с вечерки, прихрамывая на левую ногу: искусала его и порвала штаны чья-то собака. Пройдя в сарай, где спал он на сене, положенном на доски, Мишка, бормоча ругательства, сбросил рваные штаны, ощупью засыпал табаком кровоточащую рану и, забинтовав ее кушаком, завалился спать.
Утром он вместе с другими работниками собрался ехать на пашню, когда его окликнул Данило.
— Ты чего-то вроде хромаешь? — спросил он, подходя ближе.
— Да тут, — смутился Мишка, — об доску ударился ногой, вот и зашиб.
— Ты на пашню-то не езди сегодня. Очередь наша подошла в караул идти на верхний закраек, сходи-ка отдежурь день, а к ночи я тебя подменю.
— Это можно, — охотно согласился Михаил.
Вместе с ним на дежурство отправился сосед Орловых, Захар. Пожилой, высокого роста казак, густо, до хитроватых с прищуром глаз, заросший русой курчавой бородой.
Вооруженные берданами и при шашках, караульные растянулись за огородами на травке, вблизи проселочной дороги.
День начинался жаркий, уже с утра сильно припекало солнце. На траве, куда ни глянь, на коноплях в огороде и на картофельной ботве блестела, искрилась роса. Пригретая солнцем, паром курилась мокрая земля. Пахло шалфеем, анисом и духовиками, что густо синели в зелени на широкой меже крайнего огорода. Долину Аргуни с утра заволокло туманом, но теперь он уже поднялся выше гор, стайками легких пушистых облаков поплыл к северу, и над станицей сверху серебристую трель сыпали на землю жаворонки, а из коноплей им вторили перепела, на лугу в траве задиристо стрекотали кузнечики.