Забайкальцы. Книга 3
Шрифт:
— Чего вы взбулгачились-то? Абрамку Федорова послушали, врет он, гад ползучий, а вы поверили и поперли как будто по всамделишной мобилизации. А что вы сделаете одной-то станицей супротив всей области?
— А другие-то что, не поддержат, думаешь? Да нам стоит начать, а там и другие зашевелятся.
— Верно, Иван! А с Амуру Лазо с войском подойдет, Балябин со своим отрядом, мадьяры.
— Мадьяры? Э-э, были мадьяры, да сплыли, их, браток, всех, до единого перебили.
— Как?! Кто перебил?
— А вот пойди спроси Федьку Пискунова. Он
— Врет он, гад, контра семеновская!
— Он-то правду говорит, а вот ваши сомустители врут, и никакой власти советской нету в Благовещенске, а Лазо с Балябиным в Америку укатили. Хапнули золота в Чите и теперь будут поживать в свое удовольствие.
— Чего ты брешешь… твою мать! Я сам в Чите был, когда банк-то ограбили анархисты. Да я тебе… зоб вырву!
— Подожди, Агапитов, охолонись!
Но тот, стараясь вырваться из рук крепко охватившего его сзади казака, хрипел, задыхаясь:
— Пусти, где моя шашка, я его, гада… в гроб… в печенки!
— Да ты послушай хоть…
— В штаб его, чего вы уши-то развесили!
— Верно. Там им покажут кузькину мать, а сначала выпьем…
— Отстань…
— За советскую власть держи стакан, ну!
— За советскую выпьем, а этих гадов…
— Потом успеем, куда они денутся от нас, тяни, ну! Во, давно бы так. Споем:
Вихри враждебные вею-ют над нами, Темные силы нас зло-обно гнетут. В бой роковой мы вступили с врагами, Нас еще судьбы безвестные ждут.Песню подхватили еще два или три голоса, пытался подпевать и Агапитов, но хмель одолел его, и вскоре он уснул, уронив голову на стол.
А вокруг не утихал пьяный говор и споры:
— Неужто мадьяр то и всамделе побили, а?
— Надо нам самим наведаться к Пискунову-то, спросить его.
— А не рвануть ли нам по домам, братцы? Вить весна над головой!
— Правильно, время подходит хлеб сеять, а мы тут восстаниями занялись, наслушались чужих умов.
— Ну это ты брось, начал тут разводить контру…
— В зубы его!
— Я т-тебе дам, сучье вымя.
Шум, гам, забияк растаскивают по сторонам, а над столом возвышается Платон.
— Тихо, товарищи! — вопит он, размахивая графином. — Хватит спорить! В горле пересохло, выпьем лучше.
— Выпьем, а завтра разберемся, что к чему.
— Разберемся, подставляй стакан.
Пьяный разгул все больше и больше захлестывал поселок: гуляли казаки, молодежь, пожилые люди и бабы. Из домов веселье выплескивалось на улицу, стоном стонала Какталга. К вечеру уже трудно было встретить трезвого человека. И странное дело, среди пьяных бодрее всех держались старики, из тех, что еще утром приходили к Устину Астафьеву. О чем они там толковали, неизвестно, но теперь они по одному переходили из одной компании в другую, выпивали помаленьку, нашептывали казакам:
— Куда
— Мадьяр-то вон перебили, сказывают, и вам то же будет. И семьи ваши пострадают ни за что. Разъезжайтесь по домам, пока не поздно.
И эти нашептывания возымели свое действие: казаки поначалу спорили и со стариками, и между собой, дело доходило до драки, но чем дальше, тем больше ширился раскол, к ночи то тут, то там слышались разговоры; а и в самом деле, не лучше ли возвернуться по домам? Что нам, больше других надо, чего вперед других-то выскакивать.
— Домой, братцы, домой!
— Весна подходит!
— К севу надо готовиться, а не к войне!
А в это время в штабе, в обеих комнатах купеческого дома, шла напряженная работа. Верхотуров распорядился, и помогавшие ему фронтовики протопили печи, натаскали от соседей столов, скамеек, раздобыли чернил, а трое из них еще с вечера махнули на прииск Аркия. Вернулись утром и к великой радости Федорова приволокли с прииска пишущую машинку и большой рулон желтой оберточной бумаги.
— Спасибо, товарищи, молодцы! — от души радовался Федоров, бережно, как малого ребенка, принимая машинку из рук приземистого бородатого казака в широченных шароварах с лампасами. — Где же вы раздобыли эдакую благодать?
— На прииске, — пояснил бородач. — Управляющий-то из немцев, Шварц по фамилии, сбежал и дела свои бросил. Забрались мы к нему в контору и посреди другого-протчего увидели эту штуковину, — думаем, пригодится в штабе, а заодно и бумаги прихватили.
— И бумага пригодится, спасибо, товарищи. А машинка вот так нужна, — Федоров провел пальцами по горлу, оглянулся на своих соратников. — Только найдется ли кто работать на ней, товарищи, кто сможет?
— Я могу, — отозвался сидящий за столом бывший инженер Долинин. — Приходилось когда-то стучать на такой.
Приняв от Федорова машинку, он установил ее у себя на столе, заложив бумаги, отстукал строчку.
— Исправна, — Долинин, улыбаясь, полюбовался стройным рядом печатных букв, глянул на бородатого казака: — А копирки привезли?
— Какие гопырки?
— Бумага копировальная, черная така, тонкая.
— Нет. И в голову не пришло. А видел я эти листки черные, будь они неладны, видел. А без них уж нельзя?
— Без копирки один лист напечатаешь, а с нею четыре, а то и пять.
— Смотри-ка! Что же делать-то теперь? Обратно ехать на прииск?
— Чего, чего такое? — спросил Верхотуров и, узнав, в чем дело, ощерил в улыбке желтые от курева зубы: — Переводной бумагой нуждаетесь? Хэ-э, да я наделаю вам ее хоть сто пудов. Урюпин, найди-ка мне уголь осиновый.
Сбросив с себя полушубок и подсучив рукава гимнастерки, Верхотуров принялся за дело: зачернив три листка бумаги углем, он смазал их слегка ружейным маслом, растер тряпочкой и передал Долинину:
— Пробуй, мы эдак-то в прошлом году в штабе полка делали.
Долинин заложил три листа, отстукал строчку, вторую и, проверив, просиял лицом: