Забайкальцы. Книга 3
Шрифт:
— Не шевелись. Которых вызовем, выходи на середину, на допрос поведем. Выкликай, Нефедов.
Солдат, стоявший рядом с фельдфебелем, вынул из кармана шинели бумажку, пробежал ее глазами:
— Поздеев Никифор Исаевич.
— Я, — глухо откликнулся стоявший в углу приискатель из казаков Ундинской станицы.
— Выходи.
Поздеев дрожащими руками накинул на себя куртку, надел ее левым рукавом, шарил и никак не попадал в правый, так и вышел. Два конвоира подхватили его под руки, протолкнув мимо расступившихся солдат в дверь, свели вниз по трапу.
— Верхотуров Савелий Иванович, — зачитал солдат.
— Я, — отозвался
— Выходи.
Поднимаясь на руках, Верхотуров ногами вперед сполз с нар, положил перед собой сапоги и, вынув из них портянки, начал обматывать левую ногу.
— Живо, ты. Ну! — прикрикнул на Верхотурова фельдфебель.
— Сейчас… сейчас… — заторопился Верхотуров, и, когда он надел второй сапог и встал, его также подхватили и поволокли в дверь.
— Прощайте, товарищи! — на ходу крикнул Верхотуров.
— Прощай.
— Прощай, товарищ Верхотуров.
Встретившись глазами с Раздобреевым, Верхотуров кивнул ему: прощай, Кеша.
— Прощай, Савва, помни, — успел сказать ему Раздобреев.
Фельдфебель сердито повел глазами.
— Молчать! — заорал он, вскидывая на Иннокентия наган. — Вот только пикни, сволочь!
Глаза Раздобреева заблестели, судорожно сжались кулаки, но, вовремя спохватившись, он только скрипнул зубами. Дверь захлопнулась, послышались отрывистые выкрики команды, бряцание оружия и постепенно удаляющийся топот ног. Раздобреев осторожно выглянул в люк. Заключенных окружили со всех сторон и погнали мимо вокзала.
В вагоне все разошлись по своим местам, но никто не спал. Напряженную тишину изредка нарушают тяжкие вздохи, шепотом сказанные слова. Молчит и Егор. Он часто слышал, как Раздобреев поучал своих товарищей, что если поведут на расстрел, то не идти пассивно, а кинуться на палачей и погибнуть хотя в неравном, а все-таки в бою. Не зря он крикнул Верхотурову «помни». Егор был уверен, что уведенные на расстрел товарищи последуют советам Раздобреева, — и вот сейчас там, за околицей, они наверняка нападут на своих палачей и попытаются освободиться. Кто знает, может быть, хоть одному, да удастся уйти от смерти.
ГЛАВА XXXII
С того дня, как увели на расстрел Поздеева с Верхотуровым, прошла неделя, в течение которой из вагона не вывели никого даже на допрос. Не было слышно, чтобы по ночам уводили на расстрелы и из других вагонов. Дивились узники наступившей перемене, делились своими предположениями и в большинстве сходились на том, что белогвардейцы начинают бояться мести повстанцев, чьи отряды, вероятно, где-то совсем близко. Никому из заключенных и в голову не могло прийти, что это — затишье перед бурей, что в Чите решается их участь и ходатайство перед атаманом Семеновым американского полковника возымело свое действие. В середине следующей недели в Антоновку, к подполковнику Степанову, прибыл из Читы офицер-курьер с приговором военно-полевого суда. Этот зловещий документ гласил:
«24 июня 1919 года. Прифронтовой военно-полевой суд в городе Чите в составе: председатель суда полковник Данилин, члены: капитан Вдовенко, сотник Туркин, делопроизводитель поручик Романов.
Рассмотрев сего числа дело по обвинению лиц, находящихся в данное время под стражей на станции Антоновка Забайкальской железной дороги, суд нашел вполне доказанным имеющимися в деле материалами, что все поименованные в приложенном
«Утверждаю. Походный атаман генерал-лейтенант Семенов».
Тихое, ласковое наступило утро. Люди в вагоне просыпались, лежали на нарах, тихонько разговаривали. Оправившийся от побоев Егор молча лежал на старом ватнике, положив под голову сапоги, накрытые сверху гимнастеркой. В зарешеченный люк ему видно кусочек нежно-голубого неба и край зеленой сопки, что высится сразу же за поскотиной Антоновки. Из села доносятся мерные, певучие звуки колокольного звона. На станции и возле эшелона заметно какое-то оживление, до слуха Егора доносятся голоса людей, слова команды, дробный топот ног. Приподнявшись на руках, Егор увидел в люк, как к зданию станции подошла рота японцев, а мимо эшелона, громко отпыхиваясь паром, прошумел паровоз с тремя теплушками и одним классным вагоном. Вскоре послышался свисток сцепщика, и узники почувствовали, как паровоз, мягко толкнув эшелон, подцепил его и медленно потянул из тупика к станции.
— Поехали, братцы, поехали! — послышались возбужденные голоса. Узники повскакали со своих мест, а те, что находились на верхних нарах, придвинулись к открытым люкам, смотреть в которые на стоянках не разрешали часовые.
Напротив станции эшелон остановили, и узники, смотревшие в люки, сообщили своим товарищам о том, что увидели на перроне и привокзальной площади.
— Войсков-то сколько-о, японцев целая рота и семеновской пехоты не меньше, с пулеметами.
— Это куда же столько понагнали, неужто нас сопровождать?
— Куда же больше-то…
— Да-а, посадку начали в передние вагоны…
— Офицерья полно…
Егор не вступал в разговор, смотрел в другую сторону. Он уже отыскал глазами усадьбу Саввы Саввича, но видел только крыши амбаров да омет старой соломы в заднем дворе. В улицах кое-где видны принаряженные девки, старики и старухи, потянувшиеся к церкви.
На верхних нарах тесно от желающих поглядеть в люки — они не закрыты, мешают толстые решетки.
Поезд тронулся, мимо поплыли пристанционные постройки, тополя, улицы поселка, дома, огороды. Теперь уж все были убеждены, что эшелон увозят куда-то на запад. Переезд на новое место взволновал узников, и в вагоне вскипают разговоры.
— Это к лучшему, — уверенно заявляет дед Матвей. — Вот доставят в Читу и разберутся, отпускать начнут.
— Ох, едва ли, дед…
— Там ишо хуже, ежели хотишь знать.
— Так вить должны же быть какие-то законы?
— У них один закон: заподозрили тебя, что красным сочувствуешь, — значит, крышка.
— Эх, крушенье бы сегодня на наше счастье, да ишо где-нибудь поближе к лесу.
— С ума сошел, типун тебе на язык!
— Чудак, во время крушения-то и белякам досталось бы, а из нас многие, глядишь, спастись могли.