Забег на невидимые дистанции
Шрифт:
Голос офицера как будто вырвал его из желе, в которое он погружался всякий раз, думая о безупречной Скарлетт Клиффорд.
– Все, что Вы сейчас рассказали, мистер Тополус, правда. Мы это правду знаем и пытаемся с нею жить. Вы хотите предложить что-то конкретное?
– Да.
«Вот это уже мужской разговор», – подумал Майкл. В присутствии матери мальчика отец и психолог не могли бы обмениваться такими фразами. О некоторых вещах невозможно говорить прямо, пока рядом находится женщина, которой не желаешь навредить. В то же время лишь прямой разговор без подыгрываний, сантиментов и поиска подходящих слов приводит к результатам, а не переливает из пустого в порожнее.
– Выкладывайте.
– Вам нужно перевести сына
– Что ж. Звучит многообещающе. Вы сказали: смягчит. Означает ли это вероятность, что состояние, в котором он сейчас, временное, и с годами это пройдет? Иными словами, надеяться ли нам на перемены или искать силы смириться?
«Они все равно любят его, – подумал Тополус, – что бы он ни сделал, каким бы он ни был, они его любят и будут любить». У Рави не было своих детей, но все проблемные дети в этой школе так или иначе становились ему своими. Как собственных он их не мог полюбить, но ему было на них не все равно – не только по долгу службы.
– Личность человека, а тем более подростка, – гибкая и динамичная субстанция. Под влиянием окружения и обстоятельств люди со временем меняются, это аксиома, однако… Не стоит питать надежд, что его темперамент станет разительно иным. Но, повзрослев, оказавшись в новой компании и новых условиях жизни, Лоуренс может прибегнуть к переоценке ценностей, осознать старые заблуждения.
Майкл поразмыслил и поднялся на ноги. Для своих лет он был высоким и хорошо сложенным мужчиной с широкими плечами, его фигура производила впечатление спокойной тихой мощи, не нуждающейся в демонстрации, словно смотришь на утес, которому сотни, а то и тысячи лет, и эта скалистая махина висит себе неподвижна, что бы ни происходило вокруг, и не знает, как она велика и тяжела. Лоуренс Клиффорд не обнаруживал визуального сходства с отцом, но некая неуловимая, невидимая общность присутствовала. В остальном мальчик получился копией матери от кончиков волос до утонченных запястий.
– Что посоветуете? – напоследок спросил лейтенант.
– Терпите. Ждите. Не давите на него. На время постарайтесь оставить в покое и обойтись без разбирательств. Необходимо, чтобы он своим умом понял, что вы принимаете его таким, какой он есть. Не боитесь и не осуждаете. Да, у него могут быть сомнения на этот счет, которые вызывают еще большее отторжение. Нельзя его сторониться и подчеркивать отличие от вас или сверстников в общечеловеческом плане. Просто любите, как прежде. Этим еще ни одному ребенку никто не навредил. Возможно, сейчас он находится в поиске истинной версии себя или пытается что-то кому-то доказать. Может, себе самому в первую очередь. Что не слабый, что умный и хладнокровный, что люди ему не нужны. И обязательно отдайте его туда, где его таланты не останутся в закрытой коробке. Их важно реализовать, иначе эта коробка превратится в ящик Пандоры. И станет еще хуже. Освободите его от эмоционального ступора. Пусть больше занимается тем, что у него получается лучше всего. Душевное равновесие рождает в людях… эмпатию.
Это последнее слово Тополус явно подбирал, но Майкл не обиделся на него за секундную заминку.
– Благодарю за совет, мистер Тополус. Я услышал Вас. Мы очень благодарны за беспокойство. И за этот разговор. Думаю, нам пора. Перехвачу Скарлетт в холле.
Рави хотел было слегка скривиться, но удержался. Манера речи Клиффорда напоминала политика у трибуны, раздающего обещания. Впрочем, лейтенантам и чинам повыше тоже иногда приходилось держать ответ перед прессой и публикой, давая
– Разумеется. Передайте ей мои наилучшие пожелания, – оба понимали, что в кабинет Скарлетт уже не вернется, оба понимали, почему. – Не время отчаиваться. В любом случае все наладится.
– Передам. До свидания, Рави.
– До встречи, Майкл.
Дверцы полицейского автомобиля хлопнули, муж и жена оказались на передних сидениях, и только после этого она позволила лицу расслабиться. Никто не имел права видеть слабости Скарлетт Клиффорд, никто во всем мире, кроме семьи. В школьном туалете она сдавленно прорыдалась, внимательно следя за уровнем издаваемого шума, умылась (макияжем она пользовалась по минимуму и могла себе это позволить), успокоилась и привела себя в порядок у длинного зеркала за рядом желтоватых раковин. В эти часы в школе находились разве что уборщики, поэтому никто ее не потревожил.
Когда муж зашел за нею, она была уже почти в норме. Оставалось небольшое покраснение глаз, но никто не смог бы этого заметить, даже если б захотел, потому что она достала из сумочки солнечные очки, подчеркивающие ее изящный носик. Ничего не сказав, Майкл помог ей накинуть легкий бежевый плащ, подал локоть и вывел из здания школы.
В машине они несколько секунд сидели молча и неподвижно. Затем Скарлетт всхлипнула так жалобно и тихо, что у Майкла сжалось сердце, и протянула тонкие руки к любимому мужчине. Они крепко обнялись, шурша одеждой. Клиффорд гладил ее по волосам мягким волосам оттенка заварного крема (пахли они тоже чем-то сладким, кондитерским) и мерно дышал. Его спокойное глубокое дыхание всегда убаюкивало нервную систему жены, успокаивало лучше любых слов. Лейтенант дал ей время совладать с эмоциями, а затем пересказал диалог, случившийся в ее отсутствие.
Проблема заключалась в том, что супруги не услышали ничего нового. Психолог озвучил их собственные домыслы и наблюдения, используя профессиональную терминологию, только и всего. Называние проблемы не решает ее, а заостряет, как точилка карандаш. Они и сами с некоторых пор видели, кем растет их сын, дитя запретной, но истинной любви. После потери ребенка Скарлетт до сих пор раз в неделю посещала психотерапевта. Майклу тоже было тяжело, но работа изматывала его и отвлекала от зацикливания на одном и том же испепеляющем воспоминании (он знал, что женщинам отвлечься от такого труднее – практически невозможно без посторонней помощи).
И только сын жил дальше как ни в чем не бывало. Как будто узнал, что приемный, и люди, растившие его, на самом деле никем ему не приходятся. Если даже родную мать Ларсу не было жаль, наверное, уже ничто не способно вызвать в нем сопереживание, – так они полагали. И по дороге домой, перебивая друг друга, вспоминали случаи из семейной жизни, которые подтверждали пониженную эмпатию сына, оставленную без внимания, воспринятую как случайность или плохое настроение.
В детстве, когда умер его кот (маленький Ларс лично дал ему прозвище Сулион), мальчик тоже не плакал, а возможно, и не расстроился. Реакция на труп вроде бы любимого животного на обочине была странной – сначала ступор, затем молчание до конца дня, а потом и вовсе игнорирование этой темы. Казалось, так ребенок переживает горе, ведь каждый по-своему знакомится со смертью и уходом питомца из жизни. Родители не стали ворошить эту тему, и вскоре их сын стал таким же, как обычно, больше ни разу не вспомнив о Сулионе. Его переживания, если они и были, семилетний Ларс подавил глубоко внутри. Но сейчас супруги Клиффорд задавались вопросом: хоть чья-то смерть, реальная или вымышленная, трогала его за живое? Они напрягали память, но не могли такого вспомнить. Всегда казалось, что их ребенок растет слишком счастливым, чтобы расстраиваться и грустить, а теперь этот же факт и беспокоил.