Заблудившаяся муза

Вербинина Валерия

Дама в парчовом платье, которую звали Аделаида Станиславовна, оказалась матерью Амалии. Собственно говоря, любая другая мать, утром обнаружившая в доме дочери мужчину, которого накануне там не было, имела полное право потребовать объяснений по этому поводу, но Аделаида Станиславовна приняла появление Чигринского как должное, словно он давно уже собирался у них поселиться, да все откладывал. Мало того, она осыпала его комплиментами и объявила, что в восторге от его музыки.

– Вот вы и попались, Дмитрий Иванович, – заметила Амалия. – Берегитесь, теперь вам придется переиграть моей матушке все, что вы когда-либо написали.

Мальчик, которого звали Михаил, почти все время молчал и косился на гостя, и по лицу ребенка композитор видел,

что этот член семьи вовсе не в восторге от его появления. Поэтому Дмитрий Иванович завел с ним разговор и стал расспрашивать, кем он собирается стать, когда вырастет.

– Военным, – застенчиво сказал Михаил и, подумав, добавил: – Как папа.

– Тебе же нравится музыка, – заметила Амалия.

– Нет, – коротко ответил мальчик, – не нравится.

Чигринский понял, что в семье существует какая-то натянутость, и она, судя по всему, касалась отсутствующего здесь отца семейства. Решив немного оживить разговор, композитор заговорил о людях, которых знал, рассказал несколько анекдотов и среди прочего упомянул, что поэт Нередин собирается вскоре возвращаться на родину.

– Да, он мне писал, – кивнула Амалия. – Но я ему отсоветовала возвращаться. По-моему, ему не повредит еще немного поправить здоровье.

Чигринский взглянул на нее с удивлением: он не помнил, чтобы Алешка когда-нибудь упоминал при нем, что знаком с баронессой Корф. Впрочем, Нередин всегда был скрытен, особенно в том, что касалось отношений с женщинами.

И тут Дмитрию Ивановичу показалось, что он нашел решение вопроса, который мучил его со вчерашнего вечера. Вопрос этот состоял в том, с какой, в сущности, стати незнакомая дама так охотно взялась ему помогать, когда для нее самой это могло означать разве что крупные неприятности. Другое дело, если Амалия была любовницей Нередина и знала о его дружбе с Чигринским. Да, такой расклад вещей и впрямь объяснял очень многое…

После завтрака Амалия поглядела на часы и, недовольно хмурясь, поднялась в комнату с зеленым роялем, где стала осматривать стоящие там экзотические растения. Вскоре к ней присоединился и Чигринский.

– Я полагаю, – начал он, – что мне следует вас покинуть, чтобы не навлекать на вас новые неприятности…

– Неприятности? – Амалия пожала плечами. – Ничего еще не произошло. И, напротив, я полагаю, что как раз здесь вам угрожает наименьшая опасность.

Она оборвала два или три желтых листка и критически оглядела ветку, на которой сидели притворяющиеся мотыльками цветы.

– Что это? – спросил Чигринский.

– Орхидея. Алексей Иванович сейчас пытается переводить японских поэтов, хотя это довольно сложно. Так вот, один из них писал, что в жизни есть только три подлинных радости: наблюдать, как растут твои дети, любоваться закатом и смотреть, как распускаются орхидеи. По-моему, он был прав.

Дмитрий Иванович не знал, что можно на это ответить. Попробуй возразить – и будешь выглядеть полным олухом, а если не возражать – получится, что ты вроде как соглашаешься. Недобрым словом помянув про себя пристрастие Алешки ко всяким экзотическим поэтам, Чигринский в сердцах решил, что в жизни не станет читать ни одного японского стихотворения. Его возмущало, когда ему пытались навязывать что бы то ни было, да еще покушались выдавать это за высшую степень мудрости.

– Если хотите, можете что-нибудь сыграть, – предложила Амалия, кивая на рояль.

– О! – вырвалось у композитора. – Нет, благодарю вас…

Он с опозданием сообразил, что сморозил глупость, и покраснел.

– Вам не нравится зеленый рояль? – спросила Амалия, улыбаясь.

– Если вам угодно, – решился Чигринский, – я не понимаю, зачем… и вообще… Вот.

– Понимаю, он выглядит странно, – заметила Амалия. – Но я его не покупала. Когда мы перебрались в этот дом, моя мать захотела обставить несколько комнат по своему вкусу. Она объездила, кажется, все столичные магазины, и ей ничего не приглянулось. В конце концов она купила этот рояль, хотя и она, и я редко подходим

к инструменту. Мне она объяснила, что увидела рояль в магазине на Невском, что он стоял в зале так сиротливо, что ей просто стало его жаль. Никто не хотел его брать, понимаете? Изначально его заказали для княжны Трубецкой, но она не дождалась его, умерла от воспаления легких. И рояль простоял в магазине несколько лет, но он выглядел настолько необычно, что хозяева уже отчаялись его продать. Как видите, к зеленому роялю не подходит никакая мебель, поэтому пришлось отдельно заказывать стулья с бледно-зеленой обивкой, зеленый ковер, подбирать на стены панели с цветами, а их пришлось везти из Франции… одним словом, масса хлопот. В этой комнате много света, поэтому мы поставили сюда разные растения, которым нужно солнце, и между собой зовем комнату «оранжереей». – Амалия улыбнулась. – Вот так зеленый рояль оказался в оранжерее, но это не значит, что на нем нельзя играть. Инструмент в полном порядке, просто он выглядит так… фантастично.

Чигринский подумал, что это очень в духе баронессы Корф – дать приют вещи, от которой все отказываются. Или человеку, которого не сегодня завтра могут обвинить в убийстве.

– Вы очень добры, – проговорил он, волнуясь. И, неловко взяв руку своей собеседницы, поцеловал ее.

– О, – сказала Амалия, поворачивая голову к дверям, – а вот и Александр Богданович!

Глава 11

Сомнения, предположения и подозрения

Признаться, Чигринский уже почти позабыл про этого бесфамильного Александра Богдановича, который должен будет облегчить его участь. Но, едва увидев в дверях молодого человека, который вряд ли был намного старше Амалии, Дмитрий Иванович изумился, а затем возмутился. Одно дело – зависеть от баронессы Корф, которая коротко знакома с твоим другом Нерединым и явно руководствуется самыми лучшими побуждениями, и другое дело – от какого-то штатского типа, который смотрит на тебя, насупившись и так, словно уже записал тебя в виновные.

– Александр Богданович Зимородков, чиновник особых поручений при сыскной полиции… Дмитрий Иванович Чигринский, композитор.

– Наслышан, наслышан о вас, милостивый государь, – приветливо сказал Зимородков, пожимая руку Чигринского своей очень крепкой и широкой ладонью. Но Дмитрий Иванович, обладавший абсолютным музыкальным слухом, фальшь ловил не то что с полузвука, а можно сказать, вообще на лету. И Чигринский сразу же понял, что этот немного неуклюжий, плечистый молодой человек, мало похожий на чиновника и еще меньше – на сыщика, не рад ему и вовсе не рад обстоятельствам, из-за которых он оказался в особняке баронессы Корф.

– Полагаю, мы можем поговорить здесь, – заметила Амалия. – Или, может быть, лучше перейти в другую гостиную?

Александр Богданович покосился на зеленый рояль, на цветы-бабочки и дал понять, что обстановка его вполне устраивает. Амалия села в кресло, чиновник устроился напротив нее, а Чигринский опустился на небольшой, обитый зеленым шелком диван, подальше от рояля.

– Я полагаю, правильнее всего будет начать с самого начала, – заметила Амалия и сжато, но не упуская ни единой детали, рассказала, как она вчера столкнулась с Чигринским недалеко от своего особняка, а также обо всем, что последовало за их встречей.

Зимородков слушал и кивал, но что-то в выражении его лица Чигринскому подспудно не нравилось, и он поймал себя на том, что молодой чиновник внушает ему живейшую антипатию. Это была не антипатия момента, как вчера с Амалией; Чигринский предчувствовал, что неприязнь его к Зимородкову окажется куда более стойкой и скорее всего взаимной.

– А что вы имеете рассказать? – обратился к нему Александр Богданович.

Уже этот старомодный оборот – «имеете рассказать» – Чигринскому не понравился, но он все же пересилил себя и поведал о вчерашнем дне, пытаясь подражать тону Амалии – говорить сжато, без ненужных отступлений, но в то же время не упуская ни единой ценной детали.