Заблудившаяся муза

Вербинина Валерия

– А Ольга Николаевна ни в чем себе не отказывала, – бесстрастно заметил сыщик, просматривая счета. – Платье – пятьсот рублей…

– Договаривайте, – спокойно велела Амалия.

Гиацинт Христофорович искоса взглянул на собеседницу, которая явно обладала опасной способностью читать мысли.

– Чего ей не хватало? Она могла жить вполне безбедно, пользуясь… пользуясь одними только милостями Дмитрия Ивановича… А вместо того завела еще несколько любовников, возможно, это и явилось причиной ее гибели.

– Мы пока не знаем, что именно было причиной ее гибели, – напомнила Амалия. – Пока можно

сказать, что Ольге Николаевне была не слишком присуща аккуратность, потому что вещи разбросаны как попало. Также очевидно, что она хорошо одевалась и не жалела на это средств… что еще? Да, думаю, Дмитрия Ивановича она не любила. Записки от людей, которыми дорожат, так не комкают.

Гиацинт Христофорович осмотрел ящики стола, но не обнаружил в них ничего примечательного, о чем и сказал своей спутнице.

– Пачка конвертов… писчая бумага…

– Вижу, – кивнула Амалия. – Такие конверты продаются обычно дюжинами.

Леденцов извлек из стола конверты и пересчитал их.

– Здесь только одиннадцать, – сказал он.

– Значит, она написала кому-то письмо, – заметила Амалия.

Не остановившись на достигнутом, молодой человек пересчитал и листки бумаги.

– Такая бумага продается по сто листов в пачке. Двух листов не хватает.

И сыщики молча уставились друг на друга.

– Надо узнать, кому она писала, – сказала Амалия. – На всякий случай, хотя, возможно, это не имеет никакого значения.

Вслед за столом сыщики занялись шкафами. Леденцов взял на себя шкафы с одеждой, а Амалия – книжный.

Молодой женщине повезло первой: она обнаружила в растрепанном томике Понсон дю Террайля пачку «радужных» – сторублевых купюр.

– Весьма оригинальное хранилище, – заметил Гиацинт. – А небольшие суммы она держала в столе.

Впрочем, сыщику тоже удалось обнаружить кое-что любопытное: в глубине шкафа, под стопкой чулок, он наткнулся на тщательно спрятанную небольшую коробочку, красиво упакованную в бумагу.

– Как вы думаете, что там? – спросил Леденцов, взвешивая коробочку на руке.

Амалия пожала плечами.

– Небольшой портсигар или папиросница. Похоже на какой-то подарок. – Она поглядела на корешки приключенческих романов, стоявших в шкафу, и добавила: – Будь мы с вами в романе, в этой коробочке непременно обнаружилась бы причина убийства Ольги Николаевны. Но лично я думаю, что вряд ли найденный вами предмет имеет отношение к делу.

– Посмотрим, посмотрим, – певуче проговорил Леденцов и развернул бумагу.

Внутри и впрямь оказалась очень изящная золотая папиросница, на внутренней крышке которой было выгравировано: «Володе от О., которая его любит».

– Насколько я помню, Дмитрий Иванович – не Володя, – кротко заметил Леденцов, и глаза его блеснули. – Тогда кто?

– Это корнет, – сказала Амалия. – Его зовут Владимир Павлов. Надо было мне сразу же сообразить, что это подарок для любовника. Иначе не было смысла так его прятать.

– Любопытная надпись, – заметил сыщик, вертя папиросницу в руках. – С одной стороны, сентиментальная, с другой – осторожная, потому что свое имя Ольга Николаевна не назвала. Только инициал.

– Да, похоже, что госпожа Верейская и впрямь была очень осмотрительна, – подтвердила его собеседница. – Тем более странно

то, что с ней произошло.

Затем Амалия и Леденцов осмотрели небольшую столовую, где вдоль стен стояли застекленные шкафы с дорогим фарфором, и последнюю, пятую комнату, темную и невзрачную, в которой, судя по всему, жила горничная. На стенах до сих пор остались пришпиленные картинки, позаимствованные из иллюстрированных журналов.

– Граф Толстой, – пробормотала Амалия, вглядываясь в фотографию седобородого старца с пронзительным взором, похожего на лешего или какое-то подобное ему древнее лесное божество. – А знаете, Гиацинт Христофорович, я теперь не удивляюсь, что Верейская уволила Соню. Много вы знаете образованных людей, которые повесят себе на стену портрет Толстого – или, скажем, Пушкина? А вот горничная повесила, может быть, чтобы просто не оставлять стену голой, но тем не менее. Любопытно, что за человек эта Соня Харитонова?

– Во всяком случае, она не слишком дорожит этим портретом, раз оставила его здесь, – вернул Амалию на землю практичный сыщик.

– Вы прямо-таки разбили мои иллюзии, милостивый государь, – проворчала Амалия, но Леденцов видел, что она улыбается. – Кстати, я все равно хотела спросить, и раз уж мне этого не миновать, то я спрошу прямо сейчас, чтобы не умереть от любопытства. Почему все-таки Гиацинт?

– Простите?

– Почему вы Гиацинт? Вот в чем вопрос.

– А почему вы, например, Амалия? – парировал ее собеседник.

– Это фамильное имя, – объяснила молодая женщина. – Мои предки были родом из Германии, и в семье часто повторялись имена Аделаида и Амалия. Аделаида – моя мать, поэтому меня назвали Амалией.

– Ну, а у меня другая история, довольно-таки запутанная, – признался Леденцов. – Надо сказать, что моя мать видела в жизни одно отдохновение: чтение романов.

– Ей так несладко жилось? – быстро спросила Амалия.

– Можно сказать и так. Но она умела читать и считать, и она любила, чтобы книги были с благородными героями, с красивыми героинями и хорошим концом. Островского, например, она терпеть не могла – он в своих пьесах высмеивал купцов, а мой отец был купцом. И вообще его пьесы об обыкновенных людях, а моя мать не любила, чтобы в книгах было все как в жизни. – Леденцов помолчал. – И вот однажды ей попался переводной роман, – автора я уже не помню, – в котором главный герой по имени Гиацинт боролся с разбойниками и вообще был такой благородный, что дальше некуда. Моя мать читала и перечитывала эту книгу. Роман оказал на нее такое впечатление, что она решила непременно назвать меня Гиацинтом, и хотя была довольно робкого нрава и все вокруг ее отговаривали, настояла на своем…

«Боже мой, – в смятении подумала Амалия, глядя на собеседника, расчувствовавшегося от воспоминаний, – а ведь у него голубые глаза. И сам он вовсе не такой пепельно-серый, как показалось мне утром…»

Однако лицо Леденцова через мгновение замкнулось, и на него легла привычная для него тень сдержанной печали.

– Чем теперь занимается ваша матушка? – спросила Амалия.

– Она умерла, – коротко ответил сыщик. – Меня утешает только одно: она никогда не хотела, чтобы я стал купцом. Надеюсь, она не сердится на меня за то, как я исполнил ее желание.