Заблуждение велосипеда

Драгунская Ксения Викторовна

А Джон Николаевич сорок минут ей втолковывал, что я удивительная и необыкновенная, каких мало, и что со мной надо бережно обращаться.

От этого мама еще сильней рассердилась. Ведь удивительной и необыкновенной могла быть только она. Ну, в крайнем случае мой брат. Но чтобы я?!.

— Это ты, значит, какая-то особенная? — подозрительно посматривала она на меня.

Когда я стала сочинять и рассказывать по радио детские рассказы, в том числе и про школу, Джон Николаевич позвонил

мне:

— Здравствуйте, Ксения, это ваш персонаж говорит.

Действительно, персонаж! Такого нарочно не придумаешь. Директору положено приходить к восьми утра, открывать школу, следить, как начинаются занятия, а потом, если нет его уроков, сидеть в кабинете, заниматься делами.

Джон же Николаевич честно приходил в восемь, открывал школу, с трудом дожидался девяти и спокойно удалялся в ближайший кинотеатр «Мир», дремать на ранних сеансах.

На замечание, высказанное ему кем-то из коллег, ответил резонно:

— Что я вам здесь буду, за двести рублей пердеть в трубу?

Ну, как не любить такого человека?!

Джону Николаевичу было трудно в женском коллективе. Просто невыносимо. Иначе чем объяснить, что в школу стали стекаться педагоги-мужчины? У нас было какое-то неслыханное, рекордное количество учителей-мужчин. Петр Семенович преподавал литературу в пятых — седьмых классах.

— Так, почему сидим, не работаем на уроке? Ну, давайте еще все штаны снимем и будем друг на друга смотреть…

И другие «остроумные шутки» для малышей.

Хорош был и биолог Валерий Евгеньевич, падавший в обморок от вида крови.

Анонимки шли косяком.

В конце концов Джона Николаевича «слопали», и он пошел служить на фабрику мягкой игрушки.

Тоже — нарочно не придумаешь такое назначение.

Пока Джон Николаевич преподавал у нас физику, все у меня шло гладко, он просто так ставил мне пятерки, за малейший невнятный «вяк», очевидно, из сочувствия к моей хваленой «необыкновенности и удивительности».

Физика же, как и все другие науки с циферками, буковками и стрелочками, была для меня не просто темным лесом, а какими-то кромешными страшными джунглями.

А физики и алгебры в старших классах было так много, что меня иной раз отчаяние охватывало.

Маша Залыгина, моя подруга, внучка писателя-эколога Сергея Павловича Залыгина, посоветовала вообще бросить школу — для будущего писателя это очень полезно:

— Вот в Ленинграде один парень вообще все бросил, не учился и не работал, а только писал стихи. Мне дедушка сейчас из-за границы его книжку привез — стихи просто гениальные! Его тут у нас никто не знает. Бродский фамилия…

Но вот появился другой физик, Дмитрий Николаевич.

Это был стриженный в кружок дядька

лет под сорок, в черном сатиновом халате, чтобы мелом, что ли, не испачкаться, с очень тонким голосом. («Сорвал в школе», — сразу предупредил он нас.) Этим сорванным голосом он все равно постоянно на нас кричал. При том вне уроков он был совершенно нормальным человеком, разговаривал по-дружески, не поленился прочесть какие-то мои рассказики и высказал вполне адекватные мысли. Но прозвенит звонок — и все, начинается драма в жанре «пендык котенку». Крик, безумное красное лицо, истерика.

— Ваши родители говорят, что вы гуманитарий, так как стесняются слова «идиот»!

Бедную Верку Ильинскую, которую дома нещадно гнобили за плохие оценки, он застращал до того, что она просто заболела нервами — целыми днями рыдала, температурила, боялась идти в школу, а то там «Дмитрий вызовет к доске».

Нервное расстройство — недуг заразный. Подхватила от учителя, воздушно-капельным путем.

Дмитрия Николаевича куда-то «подвинули» из нашей школы после того, как он дал пенделя Яне Поплавской.

Славная наша «Красная Шапочка» с малых лет снималась на всю катушку или работала на озвучке. И вот бедную крошку угораздило «с устатку» задремать на физике. После неудачных попыток разбудить начинающую звезду Дмитрий Николаевич, точнее, его раздрызганные нервы, не выдержали. Он подскочил к спящей ученице, схватил за шиворот и просто швырнул в сторону двери, напутствовав коленкой, то есть попросту говоря, дав несчастному ребенку пендель, поджопник.

Вышибая своим, тогда еще совсем щуплым, телом тяжелую деревянную дверь, Янка сонно пробормотала:

— Во идиот…

И ушла.

Секунд через пять до педагога дошло, что его обозвали.

— Ах, идиот! — завизжал несчастный, подпрыгнул на высоту собственного роста и пошел крушить все на своем пути, кидать об пол массивные деревянные транспортиры, колбы и амперметры.

Звонок его несколько отрезвил. И как-то постепенно он куда-то девался из школы.

Мы с Лешей Ясуловичем рассказали при случае эту историю Наташе Грамматиковой, жене Владимира Александровича, маме нашего друга Егора.

— Все ясно, — своим спокойным красивым голосом рассудила Наташа. — У этого физика какие-то задетые творческие амбиции. Может, хотел стать актером или что-то такое, но не вышло. В двенадцатой французской такая же химичка есть — ненавидит детей из артистических семей, целенаправленно сживает со свету моих мальчиков, Анечку Рыбникову и Егора Михалкова.

Много позже выяснилось, что это правда, бедняга пытался поступить в какой-то творческий вуз, но потерпел фиаско, подался в учителя, и вот вам результат…