Заблуждение велосипеда
Шрифт:
Солнышко ломилось в окна, воробьи орали, по коридорам таскали взад-вперед белые гипсовые головы — ремонт на художественном факультете, где-то тренькали на фоно.
От неожиданности я молчала.
Мастер смотрел на меня пристально и тяжело, таким вот «неуставным», затуманившимся от нахлынувшего гражданского чувства взором.
То есть приглашение в партию как объяснение в любви. Уже хорошо.
Обещав серьезно подумать, я отправилась продолжать «учебный процесс».
— Говори, что ты пока не чувствуешь себя готовой
— Ты что, надо немедленно вступать, это же такая редкость, что есть место для девушки-студентки. Там же нормы, разнарядки, в основном на пролетариат, — уговаривали другие.
— Лучше не отказываться, — решила моя мама. — А то еще запишут куда-нибудь, возьмут на заметку.
Да, попадалово…
Моему папе, наверное, ничего подобного не предлагали. С ним все ясно: национальность еврей, место рождения город Нью-Йорк, на такого никогда не найдется разнарядки.
В партию! Но я не хочу ни в какую партию. Вообще ни в какую. Мне туда не надо, извините. Так и сказать Нехорошеву?
Однако и говорить ничего не пришлось. Все случилось само. Ангел-хранитель не дремлет!
Один час пятничного мастерства, как водится, был посвящен политинформации. Зашел разговор об Афганистане. Кампания шла уже шестой год, и как говорится, «ежу понятно» было, что это за война, во что мы влипли и какими потерями это для нас обернется.
Ежу понятно, но ежу не надо прикидываться, а пламенному коммунисту Нехорошеву — надо.
Мастер пожелал обсудить последние новости с полей битвы.
В военных аэропортах, а наша студентка Лена Зуева жила в Чкаловском, шел бесперебойный обмен живых парнишек на цинковые гробы. Выгружаются гробы, загружаются парнишки, авиация берет курс на юго-восток.
(Муж Лены, военный летчик, погиб в Афганистане год спустя.)
— Можаев, — строго окликает мастер, глядя на студентов сквозь очки бледно-серыми глазами без выражения. — Вы в курсе последних событий в демократической республике Афганистан?
Андрей Можаев, способный сорок минут подряд бубнить на одной ноте ни о чем, встает за партой:
— Идет непримиримая борьба за плацдарм, необходимый агрессорам США для размещения ракет стратегического назначения…
Послушав Можаева минут пять, мастер «вызывает» следующего.
— Процесс строительства новой жизни идет непросто, но народонаселение приветствует армию-освободительницу, — старается «отмахнуться» очередной несчастный.
Ничего конкретного никто сказать не может.
Словом, предложение мастера обсудить продвижения наших войск в Афганистане наткнулось на вялое сопротивление студентов. Один еще не успел прочесть свежие газеты, другая мямлит нечленораздельное.
Дошла очередь до меня, «комсомолистки-активистки».
Потом эта история обросла слухами, будто я чуть
Да ничего я не выступила!
Поглощенная своими личными «девчонскими» переживаниями, что какой-то там несчастный Вова с четвертого курса разругал мой рассказ, сказал, что он вполне «проходим» (вот ужас, вот оскорбление!), я как-то невежливо ответила мастеру, что мне бы не хотелось об этом говорить.
Дальше — пробел.
Дотерпел ли Нехорошев до звонка или покинул аудиторию сразу — не помню.
Но он незамедлительно, просто спортивной рысью, припустил вниз на первый этаж в партком, на меня доносить.
— Он это сделал, потому что боялся «Х», — объяснял мне потом кто-то из старших студентов или молодых педагогов.
— Ты хотел сказать, он боялся «Y»? — поправила я, зная, что «Y» у нас на курсе «постукивал».
— Нет же, — сказал старший. — «Y» — мелкая сошка, он стучал мастеру на вас. А «Х» был рангом повыше, он стучал на мастеров, в деканат, ректорат и партком. И если бы Нехорошев не отреагировал, он бы настучал на него.
Вот такая кузница творческих кадров.
В парткоме мастер жаловался, что в возникшей во время разговора об Афганистане сложной ситуации не смог на меня, комсомолистку, опереться.
Даже телефонограмму потом прислал. Из дому.
Самое удивительное, что все педагоги, и ректорат, и партком кинулись на мою защиту. Так совпало — многие хотели насолить мастеру, убрать его из института. Не владеет собой, выпивает часто, затеял войну с глупой девчонкой…
Определенно, это чудо, что совпало именно так и что меня не выперли из института.
Еще одно успешное вмешательство ангела-хранителя.
Некоторые пытались меня «науськать» против него:
— Он предатель, он же тебя предал, он призывал вас высказывать свое мнение, а сам побежал на тебя доносить…
Но мастер все требовал каких-то санкций ко мне, чтобы меня «не пущали» в члены комитета комсомола или еще куда-то…
— Что у тебя с Нехорошевым? — смеялась тетя Вика Токарева. — Ленька — во такой парень, он мне из Италии бархатные штаны привез. А «Тбилисо» он вам уже пел? А «Летят утки»? А «Виновата ли я»? Он, когда выпьет лишнего, всегда это поет…
Вопрос о моем членстве в КПСС отпал навсегда. Навсегда-навсегда.
Ангел-хранитель сработал четко!
А песни были исполнены мастером во время банкета по случаю защиты дипломов, в общаге.
Еще одной «примочкой» сценарного отделения была общественно-политическая практика. Так тяжеловесно назывался сбор материалов на интересующую студента тему. Ректорат писал рекомендательное письмо, направляем-де студента такого-то, намеревающегося работать над сценарием о том-то и том-то, просим оказывать помощь и содействие.