Заборы и окна: Хроники антиглобализационного движения

Кляйн Наоми

В попытке построить стабильную политическую структуру, которая способствовала бы развитию движения в промежутках между акциями, Данахер начал собирать средства на «постоянный центр конвергенции» в Вашингтоне. Тем временем, Международный форум по проблемам глобализации (International Forum on Globalization, IFG) с самого марта заседает в надежде до конца года выпустить политический документ, состоящий из двухсот страниц. Как говорит директор IFG Джерри Мендер, это будет не манифест, а набор принципов и приоритетных задач, ранняя попытка, по его словам, «определения новой архитектуры» глобальной экономики. (Выпуск документа много раз откладывался; к моменту выхода этой книги он так и не появился.)

Однако этим инициативам, как и организаторам конференции в церкви на Риверсайде, предстоят все более тяжелые битвы. Большинство активистов

согласны, что пришло время сесть и начать обсуждать конструктивную повестку дня – но за чьим столом? И кто будет решать?

Эти вопросы обрели актуальность в конце мая, когда чешский президент Вацлав Гавел предложил свои услуги в качестве «посредника» в переговорах между президентом Всемирного Банка Джеймсом Вулфенсоном и участниками протеста, планировавшими сорвать совещание банка 26-28 сентября в Праге. Между организаторами протеста не было согласия по вопросу о непосредственном участии в переговорах в пражских Градчанах, и, что еще актуальнее, не было процесса, который вел бы к принятию решения: ни механизма избрания приемлемых делегатов от активистов (кто-то предлагал голосовать через Интернет), ни признанных всеми целей, которыми можно было бы руководствоваться, определяя выгоды и опасности такого участия. Если бы Гавел обратился к группам, конкретно имеющим дело с долговыми и структурными поправками, такими как Jubilee 2000 или 50 Years Is Enough, к его предложениям подходили бы без обиняков. Но поскольку он обратился к движению в целом, как если бы оно было единым организмом, то вызвал тем самым несколько недель внутренних распрей между организаторами демонстраций.

Отчасти проблема носит структурный характер. Среди большинства анархистов, а они очень много делают для организации масс (и вышли в онлайн гораздо раньше официального левого крыла), прямая демократия, прозрачность и самоопределение на местах – это не какие-то там высокие политические цели, а фундаментальные принципы, которыми руководствуются их организации. Однако многие NGO, пусть теоретически и разделяющие анархистские понятия о демократии, организованы как традиционные иерархии. Ими руководят харизматические лидеры и исполнительные комитеты, а их члены присылают им деньги и подбадривают их с обочины.

Так как же можно добиться слаженности от наполненного анархистами движения, чья самая сильная тактическая сторона – в схожести с комариным роем? Может быть, как и в Интернете, самый лучший подход – это научиться прочесывать органично возникающие структуры. Может быть, как раз и нужна не единая политическая партия, а хорошо налаженные связи между клубами единомышленников? Может быть, нужно не движение к большей централизации, а наоборот, еще более радикальная децентрализация?

Когда критики говорят, что у протестующих нет видения, на самом деле они возражают против отсутствия всеобъемлющей революционной философии – вроде марксизма, демократического социализма, глубинной экологии (deep ecology) или социал-анархизма, – с которой все участники движения были бы согласны. Это – совершеннейшее истинное замечание, и мы должны быть за это чрезвычайно благодарны. В настоящий момент уличные активисты окружены людьми, стремящимися к лидерству, только и ждущими благоприятной возможности мобилизовать активистов как пехоту для воплощения своего специфического видения. На одном конце этого окружения – Майкл Лернер со своей конференцией в церкви на Риверсайде, жаждущий принять всю эту не созревшую энергию Сиэтла и Вашингтона в лоно своей «Политики смысла». На другом конце – Джон Зезран из Юджина, штат Орегон, который не интересуется призывами Лернера к «исцелению», а рассматривает бунт и разрушение собственности как первый шаг к крушению индустриализации и возврату к «анархо-примитивизму» – доземледельческой утопии охотников-собирателей. Между ними стоят десятки других «визионеров» – ученики Мар-ри Букчина с его теорией социальной экологии; некие марксисты-сектанты с их убежденностью, что революция начнется завтра; поклонники Калле Ласна, редактора Adbusters, с его разжиженной версией революции, осуществляемой с помощью «глушения культуры». Кроме того, есть невообразимый прагматизм, исходящий от некоторых профсоюзных лидеров, которые до Сиэтла были готовы втиснуть социальные пункты в существующие трудовые соглашения и на этом разойтись по домам.

К чести этого юного движения, оно пока что отгораживается от всех этих пунктов повестки дня и отвергает все

великодушно предложенные ему манифесты, полагаясь на то, что какой-нибудь приемлемо демократичный, репрезентативный процесс продвинет его сопротивление на следующую ступень. Может статься, его истинная текущая задача – не найти видение, а, скорее, устоять перед соблазном принять таковое слишком поспешно и на этом успокоиться. Если ему удастся сохранить дистанцию от полчищ готовых к услужению «визионеров», у них сохранятся некоторые проблемы в отношениях с внешним миром. На серийных протестах кто-то сгорит. Перекрестки будут провозглашать свою автономию. И юные активисты (а они довольно часто одеваются в овечьи костюмы) будут выставлять себя, подобно овечкам, – на посмешище обозревателей The New York Times.

Но что с того? Это децентрализованное, многоглавое, похожее на рой движение уже сумело просветить и радикализовать целое поколение активистов по всему миру. Прежде чем подписаться под чьей-нибудь программой из десяти пунктов, оно заслужило шанс посмотреть, не выйдет ли из этой хаотичной сети «осей и спиц» нечто новое, нечто совершенно своеобразное.

ЛОС-АНДЖЕЛЕС

Брачный союз денег и политики под рентгеном

Август 2000

Речь, произнесенная в Лос-Анджелесе на Теневом съезде, в нескольких кварталах от Staples-Center, где проходил национальный съезд демократической партии. Теневой съезд продолжался неделю и рассматривал важные вопросы – например реформу финансирования предвыборных кампаний и борьбу с наркотиками, – которые крупнейшие политические партии США на своих съездах игнорировали. Речь была прочитана на заседании секции «Вызов денежной культуре».

Разоблачение корпораций – как они поглощают общественные пространства и наши бунтарские идеи, как покупают наших политиков – уже не просто занятие культурологов и университетских профессоров. Оно стало международным увлечением. Активисты по всему миру говорят: «Да-да, понимаем. Мы читаем книги. Ходим на лекции. Изучаем осьминогоподобные графики, показывающие, что Руперт Мердок владеет всем. И знаете что? Мы собираемся по этому проводу не просто расстраиваться. Мы собираемся по этому поводу что-нибудь сделать».

Поставило ли антикорпоративное движение корпоративную Америку на колени? Нет. Но и совсем несущественным оно не является тоже. Спросите Nike. Или Microsoft.. Или Shell Oil. Или Monsanto. Или Occidental Petroleum. Или Gap. Спросите Philip Morris. Они расскажут. Вернее, заставят рассказать своего вновь назначенного вице-президента по корпоративной ответственности.

Мы живем, говоря словами Карла Маркса, в эпоху фетишизма товаров. Безалкогольные напитки и компьютерные бренды играют в нашей культуре роль божеств. Это они создают самую мощную нашу иконографию, это они строят наши самые утопические монументы, это они сообщают нам наш же собственный опыт – они, а не религии, не интеллектуалы, не поэты, не политики. Все они теперь на зарплате у Nike.

В ответ на это, мы находимся на первых стадиях организованной политической кампании по дефетишизации товаров, призванной сказать: нет, эти кроссовки, на самом деле, не являются символом бунта и преодоления. Это просто куски резины и кожи, и кто-то сшил то и другое вместе, и я скажу вам, как это было, и сколько ему заплатили, и сколько профсоюзных организаторов пришлось уволить, чтобы держать цены пониже. Дефетишизация товаров – это когда говоришь, что этот «Мак»-компьютер не имеет отношения к Мартину Лютеру Кингу, а имеет отношение к индустрии, направленной на построение информационных корпораций.

Это когда осознаешь, что каждый кусочек нашей глянцевой потребительской культуры откуда-то да приходит. Это когда прослеживаешь «паутину» фабрик на подряде, подставных филиалов и источника рабочей силы, чтобы понять, где производятся эти «кусочки», в каких условиях, какие лоббистские группы установили правила игры и какие политики были по дороге подкуплены. Иными словами, это когда ставишь под рентген культуру товаров, когда разнимаешь на части символику века шопинга и на этом выстраиваешь настоящие глобальные связи – между трудящимися, учащимися, защитниками природы. Мы – свидетели новой волны пытливого, называющего вещи своими именами активизма: отчасти это «Черные пантеры», отчасти анархистский «Черный блок», отчасти – ситуационизм, отчасти – фарс, отчасти – марксизм, отчасти – маркетинг.