Заботы Леонида Ефремова
Шрифт:
Большой круглый стол под старинным матерчатым абажуром с висюльками располагался таким образом, будто он вместе со шкафом был как бы границей двух условных половинок комнаты, двух государств.
Мишка сразу прошел на середину комнаты, по-хозяйски сел за стол.
— А где Зойка? — спросил он.
— На работе. Скоро придет.
— А где мальчишка?
— У родни.
Люська забралась на кровать с разбросанным бельем, села спиной к стене, поджала ноги, оказалась совсем маленькой. Лицо ее было по-прежнему безучастным, но я заметил, что она
— Ну дак что, Миха, — сказал я тоже по-свойски, — доставай, что прихватил.
— Успеется, — сказал Мишка, но все-таки полез в карман брюк и вытащил пол-литра водки. Люська даже не повернула голову. Только спросила:
— Курить есть?
— А как же, — сказал я и достал пачку сигарет. Я протянул ее Люське, а сам присел на кровать, чтобы зажечь спичку. Коробок взял у Мишки. Руки у меня дрожали. Люська щелчком выбила сигаретку, палец у нее был тоненький, с крашеным ногтем, сигарета выскочила не сразу. Люська размяла ее, понюхала, произнесла: «Не фонтан» — и склонилась над зажженной спичкой, втянув щеки. Закурили и мы с Мишкой. Делать было нечего, говорить тоже было не о чем.
Странно и совестно было мне смотреть на моего приятеля, и незнакомую девчонку, и на самого себя, отраженного в осколке зеркала. Никогда не думал, что будет так вот скучно, буднично.
Послышался стук в окно. Негромкий, но отчетливый. Три раза.
— Это она, — сказала Люська, влезла в тапки и пошла открывать дверь.
— Ну что скис? — подмигнул Мишка. — Все будет тип-топ. Ты разнарядку понял? — спросил он. — Зойка тоже баба в порядке. Даже лучше, чем Люська. — И вдруг он словно спохватился, сделал вид, что обиделся: — А ты смотри-ка, Люська на тебя с ходу глаза пялит. Ах ты тихоня!
Морда у Мишки была шальная, глаза маленькие-маленькие, — значит, и я выглядел не лучше.
Вошла Люська и сразу же села на кровать. И вот появилась Зоя: высокая, тоненькая, нервная. Через плечо кондукторская сумка.
— О-о, приффет, — протяжным, дурашливым возгласом встретил ее Мишка.
— Давненько тебя не было, — сказала Зоя равнодушно, давая понять, что мы ей не нужны. Она с работы. Отдохнуть бы, а мы тут приперлись.
— Простите, мы вам, наверно, помешали, — сказал я и дернулся, чтобы встать.
Мишка зыркнул на меня — мол, ты что, дурак, сиди где сидел. Люська удивленно фыркнула. А Зоя впервые посмотрела на меня внимательно чуть-чуть раскосыми глазами, отвернулась, сняла сумку и бросила:
— Не смотрите, халат надену.
Каким долгим и мучительным был шорох за моей спиной.
— Так вот и оставайся, — сказал Мишка. — Тебе идет.
— Без комментариев, — строго попросила Зоя. — Или иди отсюда.
— Ого-го, — сказал Мишка игриво. — А раньше ты была повежливее.
— Раньше и ты был не таким нахалом, — обрезала Зоя.
— Всегда вы ссоритесь, — сказала Люська. — Надоело.
Появились граненые стаканы, кусок хлеба, несколько долек колбасы. Мишка и Люська сели рядом, как раз под
— Шли бы вы, мальчики, домой.
Мы помолчали, переглянувшись с Мишкой. Вроде бы надо было уходить, и вроде бы не надо. Даже опытный Мишка растерялся от простых и трезвых Зоиных слов.
А меня вдруг обожгло стыдом. Кровь бросилась в лицо. Я отвернулся. Увидел на шкафу пол-литровую байку с бумажными цветами. Красные гвоздики торчали во все стороны. Мне показалось, что с меня вдруг слетела одежда и сижу я перед всеми обнаженный. Ну как я мог прийти, ввалиться... Не по-людски все это, и, если Зоя сейчас ударит, отхлещет меня по щекам, она будет права.
Я медленно начал подниматься со стула и залепетал что-то несусветное, стал извиняться. И увидел Зоины зеленоватые глаза, они сначала были усталыми и строгими, а потом помягчали, улыбнулись мне.
— Ладно уж, сидите, раз пришли, — сказала она.
— Да чего уж, дернем, а там видно будет, — вышел из положения Мишка и в один миг набулькал в стаканы. — Ну, поехали! За прекрасных дам! — сказал он и поднял свой стакан.
И мы подняли свои стаканы. Зоя выпила, отвернувшись от всех. А потом вдруг подсела ко мне на табурет.
— Ну-ка, подвинься, расселся тут, — сказала она грубовато и ласково. Я быстро подвинулся на самый край табуретки. Зойка обняла меня за талию. — Вот и порядок, — сказала она, — тесно, как в автобусе.
И с этого мгновения все завертелось, закружилось, стало получаться само собой: сдавленный смех, нетерпение, нежность, и — будь что будет.
И тут вот снова садануло меня что-то по сердцу. Оно было не Зойкиным — твоим оно было, Катя, только твоим. А тут вдруг — женский голос, женский облик, и это не ты. И вот тогда я впервые стал делиться надвое, разрываться, расползаться. Слова, жесты и даже чувства, которые я предназначал только тебе, оказались отданными другой женщине. Ей я не мог уже быть чужим, а тебя не было рядом. Но, однажды уже разделившись, я не мог остановиться. А особенно после того, что случилось. Так вот и начались наши отношения с Зоей. Я все помню. Какое-то обостренное чувство живет во мне до сих пор, как будто я все сильнее, все яростнее хочу остановить себя, но продолжаю делиться, раздваиваться, раздираться.
Я помню даже запах стеганого одеяла, он и сейчас остался таким же, теперь я привык, но тогда он душил меня. И странным, даже чем-то ужасным показался мне ее вопрос:
— А девушка у тебя есть?
— Есть, — сказал я.
Зойка помолчала.
— А чего это ты мне не врешь? — спросила она удивленно.
— Зачем мне врать?
— Да так, все врут. — И вдруг: — Красивая твоя девушка?
— Красивая.
— Любишь?
— Да, люблю.
— А чего же пошел ко мне?
«Со злости, — хотел я сказать, — от обиды, от неудачи и ревности». Но ни к чему говорить все это, и я ответил коротко: