Забудь обо мне
Шрифт:
И очень дорого, само собой.
Бармаглот только кивнул — мол, выбирай, что хочешь.
Я выбрала Платье мечты.
И вот, стою в нем и боюсь дышать.
А сил хватает только чтобы еще немного поднять руки и кончиками указательных пальцев растянуть губы в клоунскую улыбку.
— Что-то не так? — взволнованно спрашивает хозяйка салона.
— Обычный невестошный мандраж, — говорю, глядя на нее в зеркальном отражении. — С платьем определенно все просто… волшебно. Мой будущий муж влюбится в меня еще больше.
— Разве
А еще туфли с серебряной отделкой.
И болеро из белой норки очень тонкой выделки, с пряжкой из белого золота.
Май в этом году холодный — просто жуть.
Я все-таки справляюсь с оцепенением, еще раз смотрюсь в зеркало и, мысленно отдав себе команду «В бой!», выхожу из примерочной комнаты.
Нужно же, в конце концов, показаться маме.
Она сидит на диванчике и даже не пытается сделать вид, что ей здесь комфортно и хорошо.
Это может показаться странным, но, несмотря на то, что она здесь и, как пионер, исправно принимает участие во всех приготовлениях к свадьбе, мы с ней до сих пор на ножах.
Говорим только по делу, без лишних «Я так рада за тебя, доченька!»
Она просто женщина, которая выполняет свой материнский долг, но каждый раз, сдав дневную норму, прощается и уходит.
Я выхожу и становлюсь на специальный небольшой помост, а-ля маленькая арена для «покрасоваться», возвышаясь над миром.
Мама очень медленно осматривает меня, делает жест, чтобы покрутилась со всех сторон.
Даже поднимается, подходит ближе. Когда останавливаюсь, проводит пальцами по вышивке на шелке платья.
— На мой взгляд, сидит хорошо, — выносит свой скупой вердикт.
Я смотрю на нее сверху вниз и зачем-то киваю.
Владелица салона как-то незаметно оказывается рядом, начинает нахваливать фасон, как он подчеркивает мою талию и красивую стоячую грудь, как по-королевски я выгляжу, как сражен будет жених. Все, что я, на ее месте, говорила бы абсолютно каждой клиентке, купившей свадебный наряд с шестью цифрами в ценнике.
— Спасибо, но ведь за него уже и так заплачено? — спрашивает мать с интонацией, которая очень непрозрачно намекает, что сейчас нас уже можно оставить в покое и не терроризировать маркетинговыми штучками.
Женщина быстро соображает и говорит, что в таком случае подойдет попозже.
— Повертись еще, — просит мама.
Я послушно делаю все, что она хочет.
Пытаюсь спрятать слезы, потому что на душе скребут кошки.
Так уж получилось, что в свою семейную жизнь я вступаю с почти разрушенными отношениями со своей родителями, без лучшей подруги и с мужчиной, которого вряд ли когда-нибудь смогу полюбить. А самое ужасное то, что я каждый день и каждый час ненавижу себя за то, что не могу дать Бармаглоту тепло и нежность, которых он заслуживает как никто.
— Тебе правда очень идет, — говорит мама. — Все подчеркивает, выглядит роскошно и не похоже на выпечку
Я хихикаю, вспоминая, как эта шутка родилась на свадьбе одной ее приятельницы.
— Надеюсь, — мама снова поглаживает вышивку, как будто не знает, куда деть руки, — ты будешь счастлива, когда пойдешь в нем под венец.
Мы с Бармаглотищем уже все распланировали. Точнее, распланировала женщина из свадебного агентства, которая занимает оформлением торжества. Сначала у нас формальная роспись — чтобы жених не видел невесту, целая «Миссия невыполнима». Потом — красивая церемония в Царицыно, потом — дорогой ресторан и куча гостей.
Ведущий из какой-то комедийной программы. Бармаглот сказал, что самый адекватный и не даст гостям заскучать.
Пара приглашенных звезд.
Господи, как я все это вообще переживу?
От волнения немного кружится голова и я, схватившись за ладонь матери, потихоньку слезаю со своего постамента.
Немного подташнивает.
И по утрам такая слабость, что хоть вешайся.
Мама помогает мне сесть, достает из сумки бутылочку с минералкой и дает сделать пару глотков. Пробует лоб, обеспокоенно поджимает губы и спрашивает, хорошо ли я ем.
Даже хочется, чтобы мне действительно стало очень-очень плохо, и она, как в детстве, лежала рядом со мной в кровати, гладила по голове и читала книги. Или хотя бы просто снова стала той мамой, которой мне так чертовски сильно не хватает с тех пор, как я начала безбожно рубить все эти бесконечные дрова.
Кажется, хватит, чтобы поджечь костер, величиной до неба.
— Это просто нервы, мам. Но руку не убирай пока, хорошо? — Улыбаюсь, чтобы ее успокоить. — Честное слово, ты не зашипишь, трогая сатану. На тебя мое тлетворное влияние не распространяется. Ты же моя мама.
Она энергично мотает головой, а потом грозит мне пальцем.
У нее дрожат губы.
Пытается отмахнуться, когда тянусь, чтобы обнять ее, но я всегда умела переупрямить.
Прижимаюсь к ней, к груди, как в те времена, когда еще верила в монстров в темноте, и часто прибегала к ней посреди ночи, заплаканная и испуганная.
— Мамочка, прости меня, пожалуйста, — говорю горячим искренним как никогда шепотом. — Я так запуталась, мам. Я очень-очень запуталась…
— Горе ты мое, Алиса. — Она гладит меня по голове и целует в макушку.
— Прости, что я самая ужасная в мире дочь.
— Глупости не говори! — в шутку стучит меня по носу, и я морщусь, и фыркаю, как кошка. — Просто… Ты сама-то хоть понимаешь, что делаешь?
Я боюсь этого вопроса, как огня.
Потому что много раз задавала его сама себе и каждый раз мне не нравился ответ.
Мама мягко, но настойчиво отодвигает меня так, чтобы заглянуть мне в глаза.
— Алиса, солнышко, ты — счастлива?
Я больше не хочу ей врать.
Но и правду сказать не могу, потому что тогда все рухнет.