Забулдыжная жизнь

Казимиров Александр

Гофман спустился в разбитый на тесные камеры подвал и при свете лампы рассмотрел истерзанное тело задержанной накануне женщины. Она лежала, широко раздвинув ноги, покрытые многочисленными синяками. Отверстие от пули кокардой украшало лоб бабы. В углу сидел рыжебородый мужик. Если бы не запекшаяся в его волосах кровь, то, казалось бы, что это законченный пропойца уронил на грудь буйную голову.

– Где они? – прохрипел Гофман, накрыв покойницу ее же кацавейкой. – Совсем оборзели, черти!

Откуда-то со дна памяти всплыл юный красноармеец, распятый казаками на амбарных воротах. Свесив остроконечные щупальца,

его голову покрывала вырезанная из спины звезда. Около него, на земле, сидела растрепанная девка. Она не плакала, лишь вздрагивала и перебирала пальцами подол длинного платья. Только сейчас Гофман узнал ее в изнасилованной женщине.

– За машиной пошли. Сбросят трупы в речку – и концы в воду. – Бурбулис потряс Гофмана за плечо. – Пойдем наверх, я чайком разжился.

Чекист не сводил бессмысленный взгляд с убитых.

– Что ты около них танцуешь, или панихиду решил справить?

Смех латыша вывел Гофмана из равновесия. Притаившаяся в душе ненависть к ошалевшему от вседозволенности человеку искала выход. Начальник отдела расстегнул кобуру.

– Ты чего себе позво…

Глухой выстрел оборвал никчемный вопрос. Бурбулис выкатил удивленные глаза, повалился к ногам Гофмана. Послышались торопливые шаги, Гофман развернулся. Бравые морячки застыли в дверях и не понимали, что стряслось. Начальник отдела без заминки разрядил в них барабан, перешагнул через вздрагивающие в агонии тела и поднялся по лестнице. Во дворе выхлопной трубой чадил «Магирус». Водитель тряпкой усердно драил выпуклые фары. Заметив начальника, он приветственно кивнул.

– Доброе утро, Яков Львович! Куда поедем?

– Подкинь до дома. – Гофман кое-как втиснулся в кабину.

Все-таки высокие потолки однозначно лучше, чем низкие! Под ними легче дышится, да и вообще. Гофман скинул кожанку, вытащил наган. Барабан был пуст. Патроны чекист дома не держал, а возвращаться в отдел не хотелось. Он обрезал шелковый шнурок у портьеры, проверил его на прочность и связал петлю. Допив остатки спирта, поставил на стол кривоногий стул, забрался, стянул колпак, прикрывающий крюк, на котором висела люстра. Стул из-под него выскочил и спрыгнул на пол.

Что ни говори, а даже в таком щекотливом деле высокие потолки выглядят предпочтительнее!

Сновидения или поминки по юмору

По городским закоулкам, горланя похабные куплеты, шаталась пьяная ночь. Время от времени она швыряла в фонари камнями; ликовала, услышав глухой хлопок и звон разбитого стекла; пинала консервные банки и улюлюкала. Немного передохнув, жалобно выла и ругалась на мерзком лексиконе. Иногда она вспыхивала одиноким оконным проемом, отдергивала занавеску и тут же гасла, восстанавливая нарушенную темноту. Вдоволь наигравшись, обессиленная проказница замирала. Ее остывающее дыхание приводило в трепет листву. Зрачком луны ночь взирала на горбатые кровли домов и вытянутые ленты дорог, впадала в уныние, начинала бледнеть вдоль горизонта. Запылав пунцовой зарей, она скоропостижно умирала. Хоронить ее выходили сонные дворники. Они сметали с асфальта следы ночных забав, шорохом метел отпевали покойницу, одновременно приветствуя родившееся утро. Новый день перенимал эстафету. Дирижируя солнечным лучом, он руководил своеобразным оркестром из кашляющих автомобильных движков, воркующих голубей и предметов многообразного назначения, издающих различные звуки. Бастионы сна рушились, оставляя тепло на мятых подушках.

Еще

не окончательно проснувшись, Роман Куприянович Жмыхов размышлял: «Встать сейчас, или еще полежать?» – его зевок заглушил рев фабричной трубы. Жмыхов скинул одеяло и поплелся в туалет. Так было всегда, сколько он себя помнил. Было до тех пор, пока он не прочитал в журнале, что по морщинам и складкам на лице можно вычислить возраст, узнать о состоянии здоровья и предрасположенности к болезням.

Статья не на шутку взволновала Жмыхова. Он придирчиво рассмотрел в зеркале свое отражение и пришел к неутешительному выводу. Настроение Жмыхова испортилось. Паутина морщин под нижним веком намекала о недостатке витаминов. Глубокая складка между нижней губой и подбородком «сигналила» о проблемах с кишечником, а бороздки у переносицы подсказывали, что развивается заболевание мочевого пузыря и почек.

Самовнушение – сильная штука! Оно может вытянуть умирающего человека из могилы, а вполне здорового – отправить туда без особых на то оснований. Жмыхов отличался мнительностью и все принимал близко к сердцу. Из ванной комнаты он вернулся в спальню, лег на кровать и крестообразно сложил на груди руки. От расстройства его лицо осунулось, под глазами появились тени, а в шевелюре заискрилась седина. Прокуренные легкие печально насвистели: «Пора готовить чистое белье и заказывать музыку».

Жмыхову мерещилась жуткая картина: у гроба столпились бывшие коллеги и друзья. Женщины в черных платках всхлипывали, утирали опухшие глаза мятыми платочками. Соседка по подъезду, искусственная блондинка с роскошной грудью, при виде которой у Жмыхова перехватывало дыхание, неистово лобызала его восковый лоб. Она билась в истерике, дико выла и пыталась забраться в гроб. Ее еле оттащили. Смысл жизни для нее исчез.

– Не разлучайте, положите меня к нему, закопайте нас вместе! Жмыхов, солнце мое! – она не унималась.

«Солнце» с упоением слушало рыдания и собиралось лежать в гробу до тех пор, пока соседка не окажется рядом. Начальник отдела, пузатый сноб, стоял в изголовье и грыз себя за то, что редко награждал усопшего почетными грамотами. Желая хоть как-то компенсировать оплошность, он упал на колени и густым басом зарокотал:

– Почто ты нас оставил? Как же теперь жить без тебя?

Инициативу начальника тут же подцепили остальные. Стены дома вздрогнули и замироточили! Благоухание слилось с запахом формалина и наполнило комнату густым ароматом. Просачиваясь в щели оконных рам, оно вознеслось к небесам. Господь по нюху определил, что преставился уважаемый человек. Он захотел лично присутствовать на траурной церемонии, спустился с высоты славы своей и подошел к покойному. Мертвец приветствовал его скромным молчанием. Господь достал из заплечной котомки сверкающий нимб и подложил его под голову Жмыхова.

Так хорошо Жмыхову не было никогда! Объемные, живописные видения настолько достоверно обрисовывали обстановку, что не оставляли сомнений в своей реальности. Помимо Господа, начальника и сбрендившей от горя блондинки, покойник отчетливо разглядел среди скорбящих жильца из квартиры напротив, галантного прожигателя жизни. Роман Куприянович завидовал ему и презирал – считал ветреным, крайне вредным для общества.

Больше всего Жмыхова раздражало то, что сексапильная блондинка симпатизировала этому гаду и часто, по утрам, выскакивала из его квартиры. В такие моменты Жмыхов отводил взгляд, сухо здоровался и торопливо спускался по лестнице. Но это все осталось в прошлом.