Забыть Палермо
Шрифт:
Наружность ребячья, но какая недетская грусть во взгляде — это бросалось в глаза. «Эскиз человека, — думал Кармине, — ему еще далеко до взрослого, однако надо жить и торговать, бегая по улицам». Выкрики мальчишки раздражали до боли, они как бы молили, заставляла нужда. Может быть, где-то в другом месте подобная манера только повредила бы торговле, мальчишку сочли бы сумасшедшим и заставили замолчать. Но в Палермо на все смотрят иначе, Со всех сторон его звали:
— Сюда, Джиджино… Мне жасмин…
И Джиджино подбегал. Он вынимал цветущие
Когда дела шли похуже, у мальчишки был и другой метод торговли, жертвой которого явилась Бэбс: она и не думала его подзывать, как вдруг ловко кинутый букет с лету попал ей в руки. Одним прыжком тут же появился и Джиджино.
— Да посмотрите же, — сказал он повелительным тоном.
И остановился перед ней как вкопанный. Она поблагодарила его самой неотразимой, светской улыбкой: влажные губы, раскрывшись, показывают разом все зубы, чуть виден язык. Наверно, хотела выразить признательность. Но выглядело это так неуместно, что Кармине огорчился, «Ей не хватает достоинства», — подумал он.
— Неужели не нравится? — нетерпеливо повторил Джиджино.
Бэбс взяла цветы, но Кармине резким движением оттолкнул букет.
— Я забыл бумажник, — сказал он, роясь в кармане. — Оставил его в отеле.
Ни секунды замешательства. С королевской непринужденностью Джиджино вручил свой букет Бэбс.
— Я их дарю, мадам, — сказал он.
И в его гордом голосе прозвучала юношеская щедрость.
— Забери цветы, — ответил Кармине.
— Да это ж подарок, — возразил Джиджино.
— С какой стати! Оставь нас в покое. Мы завтра возьмем у тебя букет.
Джиджино глянул с презрением.
— Вы так думаете? А если завтра мне не захочется продавать?
Он сделал туманный жест, указывая то ли на небо, то ли на малоприятное загадочное будущее, потом повернулся на каблуках и снова принялся бегать и неистово вопить, предлагая свой товар.
Букет остался в руках Бэбс.
— Какая дерзость! — прошептала она. — Зачем я ему улыбнулась? Как глупо…
Кармине поднялся.
— Скоро вернусь, — сказал он. Он зашел в отель и вернулся, желая расплатиться с Джиджино.
На тумбе неподалеку от Бэбс продавец жасмина подсчитывал свой доход. Кармине подозвал его.
— Держи свои деньги, — сказал он.
Но Джиджино не обратил внимания. Он собирал монеты в столбики: лиры с лирами, сантимы с сантимами.
— Слушай, вот твои деньги, — повторил Кармине.
— Мои деньги? Какие? — спросил Джиджино, даже не посмотрев, и поспешно добавил, как будто боясь, что Кармине перебьет его: — Извините меня, мосье, но тут не все можно купить. Разве кто платит за подарки?
— Не в этом дело, — настаивал Кармине. — Я тебя ничем не оскорбил. А деньги бери, отдаю то, что должен. Ну…
И он протянул ему тысячу лир. Купюра произвела глубокое впечатление
— Здесь слишком много, — сказал он.
А Кармине настаивал:
— Да нет же… нет, — чтоб его успокоить.
Джиджино нерешительно взял билет и поднялся с тумбы.
Он был маленького роста. В глазах его возник странный испуг и злость.
— Я сейчас покажу вам, — сказал мальчишка, — что я с ними сделаю. Вот что…
Он сказал это с яростью, с бешенством и, подойдя к Кармине, бросил ему в лицо смятую разорванную бумажку.
— Нужны мне ваши деньги! Разве я, — вопил Джиджино, — милостыни просил? Не лезьте ко мне!
Кармине так хотелось его вздуть, но парень уже умчался, исчез за поворотом улицы. Кармине вернулся к Бэбс.
— Уйдем отсюда, — сказал он. — И побыстрее!
Она встала. Уже светало.
— Эти американцы! — шепнул чей-то голос за соседним столиком.
Кармине быстро прошел мимо группы людей, сидевших на скамейке, и нескольких мужчин, куривших под деревом.
— Американцы, — ответил голос со скамейки.
— Эти американцы… — сказал еще кто-то из тех, кто стоял под деревом.
Бэбс не выносила такого тона, а враждебные глаза Кармине, очень светлые (ой казалось, белые от злости), его странная улыбка сквозь сжатые губы заставили ее раскаиваться в том, что она поехала сюда вместе с ним, этим злым, бешеным человеком. «Как я была слепа», — думалось Бэбс. Потом она успокоилась, старалась убедить себя, что нервность Кармине вызвана усталостью, жарой, нелепым случаем с Джиджино, и отправилась в душ.
Кармине слышал, как она раздевалась, сбросила туфли, пустила воду, как открывала какие-то флакончики, чистила зубы. Потом стало тихо, Бэбс, наверно, решала, какую выбрать прическу. Через несколько минут она выйдет такой эффектной, холеной, светлокудрой… Кармине вздохнул. «Даже в пеньюаре она подражает иллюстрациям своего журнала…» И вдруг подумал, что только непричесанная, неряшливая женщина могла бы вызвать его чувственность. Он закурил, чтобы приободриться, но настроение не улучшилось, ничего не хотелось. Ему были противны все повадки и обыкновения Бэбс. Может, ей захочется поговорить, спросить о чем-то? Или ей придет в голову заняться любовью и она скажет ему об этом, да еще тем серьезным тоном, который так не соответствует подобным случаям.
Минуту спустя вышла из ванной Бэбс. Она подошла к кровати, и Кармине умоляюще посмотрел на нее. Он так жаждал молчания, одиночества. Готов был убежать отсюда. Во всем этом он винил только себя. «Ты безумен, — думал Кармине, — совсем безумен». Но ему хотелось на улицу, в толпу, к свету, к шуму и, может быть, даже к женщине в пестром платье из бара на Морском бульваре. В сущности, он был счастлив только при временных связях. И невольно думал, что создан для женщин легкого поведения, ведь лишь с ними ему хорошо.