Забытые-2: Тишина взаймы
Шрифт:
Значит, Шамир не просто так пихает мне в напарники хладнокровное.
Значит, я всё-таки смогу кое-чему обучить и кое-что подсказать.
Значит, надо вспомнить, что люди старой крови – это в первую очередь люди, а уже потом – старой крови. И, кроме двух рук, двух ног, головы и красной крови, у нас должно быть ещё что-то общее. Хотя пока я видела между нами бездну.
И для начала Зиму надо показать именно её – разницу между нами. Чтобы он понял, какие ещё силы обитают на Шамире. Чтобы воочию увидел и безоговорочно поверил.
Дурнота наконец отпустила. Я облегчённо
– Давай сюда, – знающий махнул рукой. – Пёс посмотрел и промолчал, так, может, ты знаешь.
Да, как мы потеряли способность быть людьми и общаться с хладнокровными, так и безлетные, похоже, потеряли способность общаться с нами. И, вероятно, мы для них – то же самое, что и хладнокровные для нас. С той лишь разницей, что искр безлетные побаивались.
Я спрыгнула в яму, выпрямилась и сразу же заметила надпись. Косая вязь слов вилась по камню, будто грифелем на бумаге написанная – внятная, неторопливая, объясняющая. И это не чары, нет. Это записка. Снова подтверждающая то, что я увидела в колодце памяти.
– Ты зачем сюда полез-то? – я искоса глянула в нетерпеливо мнущегося Зима.
– Сам не знаю, – признался он. – Подсказало что-то.
Я медленно, оттягивая время, провела пальцем по словам, повторяя изгибы букв.
Шамир, возможно ли это?.. Что тебя слышит хладнокровный? Старая кровь-то в большинстве своём забыла, что с тобой надо общаться – и забыла, как надо общаться, а люди и подавно не знали. Они верят в тебя тихо и покорно, и на этом ваше «общение» заканчивается.
Но этот…
«…не привык быть один. Не могу быть один. Мне тошно в общине. И я ненавижу одиночество. Довольна?»
Нечаянное признание, вырванное у Зима в Ярмарочном, теперь объясняло ещё кое-что – очень, очень важное. Знающие всегда в дороге, всегда в работе – и всегда в одиночестве. Даже когда заканчивается сезонная сила. Потому что ни для кого из нас община не заменила утраченную семью и потерянных друзей. Потому что даже среди своих мы до жути одиноки.
И потому что мы и на пороге Гиблой тропы оставались всё теми же людьми, которые нуждаются в дружбе, в семье, в любви.
Так я от тоски по дому начала разговаривать с Шамиром больше и чаще, чем обычно. И договорилась до того, что стала слышать его чаще, понимать глубже и чувствовать острее. И договорилась явно не я одна.
Шамир вдруг померещился снежной птицей – он сидел на карнизе, крошечный, невесомый, сияющий, склонив голову набок. И Зим добил меня внезапным:
– Ось, а кто это? Вот там, на карнизе? Откуда мы слезли?
Я повернулась и прямо сказала:
– Это Шамир.
Знающий проглотил своё извечное «что?!» и посмотрел на меня жалобно, как заблудившийся ребёнок, которому показывают верную дорогу домой, но он уже слишком устал, чтобы идти.
– Ничего, привыкнешь, – пообещала я. – Шамир решил, что ты ему нужен, так гордись этим. Но имей в виду, что работать на него
Зим сглотнул, снова посмотрел на сияющую, дружелюбно распахнувшую крылья птицу и понятливо кивнул.
– Доконать тебя или пожалеть? – я отвернулась от надписи и с любопытством уставилась на своего новоявленного (надеюсь, лишь на время Забытых) спутника.
Знающий кашлянул и сипло спросил:
– А что здесь написано-то?
– Это старое наречие искр, – пояснила я. – Здесь говорится, что города над нами нет и никогда не было. Что морок этот сделан для отвода глаз. Его сила проводит незримую границу с запада на восток, чтобы дальше Сердца не прошмыгнул ни один Забытый или его приспешник. И если однажды город исчезнет, это будет означать лишь одно – кто-то из Забытых хотел прорвать границу и проникнуть дальше в Обжитые земли. И тогда то, что казалось городом, сменит обличье и встанет непроходимой стеной с запада на восток.
Зим моментально сделал свои выводы из содержания записки:
– То есть Сердце сотворил не Зной?
– Видимо, нет, – нехотя признала я. – Я покопалась в памяти и увидела такой же морок, который создал кто-то из старых искр. Но тогда это, должно быть, работа нескольких старых и опытных искр. Один бы такое не сотворил… наверное.
– Или всё-таки Зной? – возразил знающий вдохновенно. – Который пошёл против остальных? И который был искрой?
– Забытые, Зим, были людьми, – отрезала я. – Хладнокровными. Это единственное, что мы помним о них достоверно. И не только мы. Пишущие, говорящие – тоже. За безлетных не скажу – они давно замолчали. А эта записка и наши чары… Это просто помощь из прошлого от кого-то из моего народа. В то время, пока одни прятались, другие рискнули и поставили заслон. И может быть, именно он когда-то не пустил Забытых дальше Ярмарочного.
Я замолчала и вздохнула – и с облегчением тоже. Потому что в предательство верить слишком больно. А вот в помощь… В помощь из прошлого верилось. Что кто-то из древних и мощных искр, у кого достало времени, сил и знаний, успел помочь. Поставил стену. И предупредил: «Это будет означать лишь одно – кто-то из Забытых хотел прорвать границу».
– Кто-то из Забытых уже здесь… – Зим озвучил мои мысли и поёжился.
– Да. Стужа. Спорю на что угодно. Не зря же зима началась раньше положенного.
…и именно в ту ночь, когда с карты Обжитых земель исчез, породив недоумение, смятение и страх, крупный центральный острог – Сердце. Я грешила на дыхание Стужи, но… Ошибся Силен. Стужа всё-таки появилась. Но и угадал – из спячки.
Записка утратила важность, и я вылезла из ямы. Заметила пса, сидевшего у противоположно столба, и вопросительно подняла брови. Он, как обычно, не ответил, лишь улёгся устало, положил голову на передние лапы.
– Ось, – раздалось любопытственное, – а про Забытых в записке прямо сказано – что «кто-то из Забытых», или ты их так сама назвала, чтобы мне понятней было? Как их называл тот, кто писал?