Забытые генералы 1812 года. Книга вторая. Генерал-шпион, или Жизнь графа Витта
Шрифт:
Высочайшая воля есть высочайшая воля. И Витт и я вынуждены были безоговорочно подчиниться. Он, конечно, мог ещё попробовать оправдать меня в глазах императора, но не сделал этого. Граф просто пожертвовал мною. Николай Павлович, узнав о нашем разрыве, продолжил покровительствовать Витту.
Конечно, мне было ужасно обидно, как и всякой жертве несправедливости. Я попыталась было сама оправдаться, и написала обширное объяснение графу Александру Христофоровичу Бенкендорфу. Он, как шеф корпуса жандармов, знал, что я не просто оказываю содействие Витту, но и совершенно официально приписана к составу сего корпуса. Однако государь уже сформировал
Привожу полный текст своего объяснения – для истории:
Генерал,
его сиятельство наместник только что прислал мне распоряжение, полученное им от Его Величества относительно моего отъезда из Варшавы; я повинуюсь ему безропотно, как я бы это сделала по воле самого провидения.
Да будет мне всё же дозволено, генерал, раскрыть вам сердце по этому поводу и сказать вам, до какой степени я преисполнена страданий, не столько даже от распоряжения, которое Его Величеству угодно было в отношении меня вынести, сколько от ужасной мысли, что мои правила, мой характер, и моя любовь к моему повелителю были так жестоко судимы, так недостойно искажены.
Взываю к вам, генерал, к вам, с которым я говорила так откровенно, которому я писала так искренно, до ужасов, волновавших страну, и во время них. Благоволите окинуть взором прошлое; это уже даст возможность меня оправдать. Смею сказать, что никогда женщине не приходилось проявить больше преданности, больше рвения, больше деятельности в служении своему монарху, чем проявленные мною часто с риском погубить себя, ибо вы не можете не знать, генерал, что письмо, которое я писала вам из Одессы, было перехвачено повстанцами Подолии и вселило в сердца всех, ознакомившихся с ним, ненависть и месть против меня.
Взгляды, всегда исповедовавшиеся моей семьёй, опасность, которой подвергалась моя мать во время восстания в Киевской губернии, поведение моих братьев, узы, соединяющие меня в течение 13 лет с человеком, самые дорогие интересы которого сосредоточены вокруг интересов его государя, глубокое презрение, испытываемое мною к стране, к которой я имею несчастье принадлежать, всё, наконец, я смела думать, должно было меня поставить выше подозрений, жертвой которых я теперь оказалась.
Я не буду вам говорить о прошлом, генерал, мне нужно остановить ваше внимание на настоящем моменте.
Когда я приехала в Варшаву в прошлом году, только что был разрешён большой вопрос. Война была блестяще закончена, и якобинцы были приведены к молчанию, к бездействию. Это был перелом, счастливо начатый, но он не был завершён, он был только отсрочен (я говорю о Европе).
Полька по имени, я естественно была объектом, на который здесь возлагались надежды тех, кто, преступные по намерениям и презренные по характеру, хотели спасти себя ценой отречения от своих взглядов и предательства тех, кто их разделял. Я увидела в этом обстоятельстве нить, которая могла вывести из лабиринта, из которого ещё не было найдено выхода.
Я поговорила об этом с Виттом, который
Вам известно, генерал, что у меня в мире больше нет ни имени, ни существования; жизнь моя смята, она кончена, если говорить о свете. Все интересы моей жизни связаны, значит, только с Виттом, а его интересами всегда является слава его страны и его государя. Это соображение, властвовавшее надо мною, заставило меня быть полезной ему; не значило ли это быть полезной моему государю, которого моё сердце чтит как властителя, и любит как отца, следящего за всеми нашими судьбами…
Витт вам расскажет о всех сделанных нами открытиях. В это время была решена моя поездка в Дрезден, и Витт дал мне указания, какие сведения я должна была привезти оттуда.
Всё это происходило между мною и им – мог ли он запятнать моё имя, запятнать привязанность, которую он ко мне испытывал, до того, чтобы сообщить господину Шрёдеру о поручении, которое он мне доверил. Он счёл, однако, нужным добавить в рекомендательном письме, которое он мне к нему дал, что он отвечает за мои убеждения.
Я понимаю, что господин Шрёдер, не уловив смысла этой фразы, был введён в заблуждение тем, что он видел, и, хотя я должна сказать, что есть преувеличение в том. что он утверждает, я должна ему, однако, отдать справедливость, что, не зная о наших отношениях с Виттом, он должен выполнить, как он это и сделал, долг, предписываемый ему его должностью.
Господин Шрёдер жаловался в своих депешах наместнику, что ему не удалось проникнуть в то, что от него хотели здесь узнать. Я могла, может быть, преодолеть это затруднение, и я попыталась это сделать Предполагая, что я по своему положению и по своим связям выше подозрений, я думала, что могу действовать так, как я это понимала.
Я увидела, таким образом, поляков: я принимала даже некоторых из них, внушавших мне отвращение при моём характере. Мне всё же не удалось приблизить тех, общение с которыми производило на меня впечатление слюны бешеной собаки. Я никогда не сумела побороть этого отвращения, и, сознаюсь, пренебрегала может быть важными открытиями, дабы не подвергать себя встречам с существами, которые вызывали во мне омерзение.
Витт посылал его сиятельству наместнику письма, которые я ему писала; он посылал копии с них в своих донесениях; они помогали ему делать важные разоблачения.
Моё общество составляли семья Сапега, в которую должна была вступить моя дочь, князь Любомирский и некий Красиньский. Этот последний, имевший раньше портфель министра иностранных дел, стоявший во главе польского комитета в Дрездене, находившийся в постоянных сношениях с князем Адамом Чарторыйским и всеми польскими агентами, был, конечно. ценным знакомым.
Так как он был ограничен и честолюбив, я легко могла захватить его доверие. Я узнала заговоры, которые замышлялись, тайную связь, поддерживавшуюся с Россией. Словом, мир ужасов открылся мне, и я увидела, сколь связи, которые были пущены в ход, могли оказаться мрачными.