Забытые имена (сборник)
Шрифт:
Я обернулся и посмотрел на профессора, будто видел его впервой.
— Верно! — сказал я. — Господи… неужели мы сможем это сделать?
— Мы можем попытаться, — сказал он. — Мы знаем, что это возможно, а это почти выигранная битва. Раз он может, значит это возможно и для других. Мы должны хотеть сильнее, чем он.
Бен и Бак были уже футах в двадцати друг от друга. Бен остановился.
У него был усталый голос, когда он сказал:
— К твоим услугам, Бак.
— Ты, поганый шериф! — завизжал Бак. — Вонючий подонок!
— Не нужно оскорблять меня, — сказал Бен. — Этим ты меня не заденешь. Я могу говорить с тобой
— Я всегда готов, бобовый ты стручок! — взревел Бак. — Может, ты выхватишь револьвер первым?
— Думайте о его оружии, — громко прошептал профессор. — Выбросьте все из головы и думайте, что он не может это сделать! Думайте! Думайте!
Бен Рэндольф схватился за кобуру, а в руке Бака уже был «писмейкер». Мы с профессором как статуи застыли на веранде, думали только о револьвере Бака, глядели на него, затаив дыхание.
Револьвер Бака заговорил. Пуля взбила пыль у ног Бена.
Бен уже наполовину выхватил револьвер.
Дуло револьвера Бака смотрело вниз, он изо всех сил старался поднять револьвер, так, что рука побелела. Он стрелял и стрелял, и пули взбивали пыль у ног Бена.
Бен выхватил револьвер и прицелился.
Бак продолжал буровить пыль под его ногами.
Потом Бен выстрелил. Бак вскрикнул, револьвер выпал из его руки. Бак пошатнулся и сел прямо в пыль, кровь хлестала у него из плеча. Мы подошли, чтобы поднять его.
Профессор и я рассказали Бену, как у нас все получилось. Больше никому мы не рассказывали. Думаю, он нам поверил.
Бак отсидел две недели в городской кутузке, а потом год в тюрьме штата за угрозы шерифу. Прошло уже шесть лет, как его не видно и не слышно. Никто не знает, что с ним, да и не очень-то стараются узнать.
Пока он сидел в городской тюрьме, профессор целыми днями толковал с ним, даже отложил свою поездку.
Как-то вечером он сказал мне:
— Тэррэнт больше этого никогда не повторит. Никогда — даже левой рукой. Выстрел окончательно разрушил его веру. Я разузнал у него все, что мог, и теперь моя работа окончена.
Профессор уехал в Сан-Франциско, там он занимался своими опытами. Он ими занимается и по сей день. Никак не может забыть, что случилось в тот день с Баком Тэррэнтом. Ничего подобного у него так и не получилось. Он писал мне, что ему не удалось больше проявить свою способность к телекинезу. Говорит, пробовал тыщу раз, даже и перышка не смог сдвинуть с места.
Вот он и думает, что, мол, мне одному удалось повлиять на револьвер Бака и спасти Бену жизнь.
Я частенько думал обо всех этих чудных штуках. Может, у профессора веры не хватает, слишком много он всего знает, сомневается — вот у него ничего и не выходит. Не верит по-настоящему даже тому, что видит собственными глазами.
Как там ни крути, в общем он хочет, чтобы я приехал в Сан-Франциско и чтобы он делал со мной опыты. Может, когда и соберусь. Но не похоже, что я найду когда-нибудь свободное время.
Дело в том, что у меня-то веры хватает, даже с избытком. Что вижу, в это и верю. Так вот, когда Бен в прошлом году ушел в отставку, я занял его пост — ведь у меня самый быстрый револьвер в здешних местах. А вернее, во всем мире. Может, если бы я не был таким смирным да миролюбивым, я бы стал знаменитостью.
Род Серлинг
Люди, где вы?
Ощущение, которое он испытывал, нельзя было сравнить ни с чем, что он знал до сих пор. Он
Похоже на Огайо, подумалось ему. А может быть, на Индиану. Или на северную часть штата Нью-Йорк. Внезапно до него дошло значение этих прозвучавших в его мозгу названий: Огайо, Индиана, Нью-Йорк. Ему пришло на мысль, что он не знает, где находится. И тотчас — снова — он не знает и того, кто он сам!
Он наклонил голову и взглянул на себя, на свое тело, пробежал пальцами по зеленой ткани комбинезона, присел и потрогал свои тяжелые высокие ботинки, пощупал застежку «молнию», бежавшую от горла до самого низа. Он потрогал свое лицо, а потом волосы. Инвентарный список, не больше. Попытка собрать в одно вещи, которые все же помнятся. Знакомство с миром кончиками пальцев. Он провел рукой и ощутил небритый подбородок, нос, его горбинку, не слишком густые брови, коротко подстриженные волосы на голове. Не под «нуль», не наголо, но очень коротко подстриженные. Он молод. Во всяком случае, достаточно молод. И чувствует себя хорошо. Чувствует себя здоровым…
Ничто не тревожило его. Он мало что понимал, но вовсе не был испуган. Он отошел к обочине, вытащил из кармана сигарету и закурил. Так он стоял, прислонившись к стволу, в тени одного из огромных дубов, выстроившихся вдоль шоссе, и думал: я не знаю, кто я такой. Не знаю, где я. Но сейчас лето, я где-то за городом, и, похоже на то, у меня память отшибло или еще что-нибудь в этом роде.
Он затянулся — глубоко, с наслаждением. Вынув сигарету изо рта, он взглянул на этот белый столбик, зажатый в его пальцах. Длинная, с фильтром. В памяти всплыла фраза: «У сигареты „Уинстон“ вкус такой, как у никакой другой». Потом — «В сигаретах „Малборо“ есть все, что может вам понравиться». И еще одна — «Вы стали курить больше, но получаете все меньше удовольствия?».. Это начало рекламы сигарет «Кэмел», подумал он, таких сигарет, что ради того, чтобы их купить, не жалко и милю отшагать.
Он улыбнулся и тотчас же громко расхохотался. Вот ведь сила рекламы! Он стоит здесь, не зная ни имени своего, ни того, где он, но табачная поэзия двадцатого века тем не менее уверенно пробилась через китайскую стену амнезии. [20] Он оборвал смех и задумался. Сигареты и эти рекламные сентенции означали Америку. Вот, значит, он кто — американец. Щелчком он отбросил сигарету и двинулся дальше.
Через несколько сот ярдов послышались звуки музыки — они доносились откуда-то из-за поворота, что был впереди. Громкое пение труб. Хороших труб. Трубы сопровождал барабан, но чистое соло трубы вдруг вырвалось, прозвенело и затихло серией коротких стонов. Свинг. Вот что это такое, и он снова осознал смысл слова-символа, все, что оно означало для него. Свинг…
20
Амнезия — ослабление или потеря памяти.