Забытые письма
Шрифт:
— То есть вы больше не допускаете, что уйти из жизни ему «помогли»? спросил доктор.
— В известной мере так оно и было, — не стал спорить Василий. — Но теперь я очень ясно представляю, как именно это было. И думаю, что если где-то и ошибаюсь, то ненамного. Помните, Наталья Николаевна рассказывала о том, как Витя в шутку написал, что хочет стать разведчиком. А это не было шуткой. Или, скажем иначе, было такой шуткой, в которой есть немалая доля правды. И вот, успешно окончив школу, сей юный мечтатель собрался поступать туда, где учат на Штирлица. А поскольку в нашем городе такого заведения, насколько мне известно, не было, то Витя решил обратиться, так сказать, в курирующую организацию, отделение коего
— Как-то сомнительно, — пожал плечами доктор. — Неужели Витя не знал, хотя бы из анекдотов, что эта организация из себя представляет?
— При всем своем математическом уме Витя Орлов оставался честным и наивным комсомольцем, — ответил Дубов, — и нам ли его учить с высоты наших сегодняшних познаний? Наверняка он совершенно искренне полагал, что внешняя разведка ничего общего не имеет с теми подразделениями КГБ, которые осуществляли тотальную слежку, преследовали диссидентов, душили любую свободную мысль, ну и так далее. Возможно, так оно и было — я не в курсе их внутренних структур. Одним словом, Витя отправился в КГБ с надеждой, что ему дадут направление в разведшколу. Ну а там его встретил очень доброжелательный и понимающий сотрудник, который прямо-таки очаровал будущего Юстаса вниманием и обходительными манерами. Разумеется, качествами чисто профессиональными. Он сказал, что уважает Витин патриотический порыв и сам лично попросит своего друга, директора учебного разведцентра, чтобы тот непременно зачислил Витю в курсанты даже без необходимых формальностей.
— Вы так говорите, будто сами присутствовали при этом разговоре, усмехнулся Серапионыч.
— А тут нечего и присутствовать, — возразил Василий. — История вечная, как мир. Ну вот, а когда Витя проникся к своему доброжелателю полным доверием, тот и сказал: «Но прежде я дам тебе важное испытательное задание. Выполнишь его — считай, вступительный экзамен сдан. На днях в Кислоярск должен прибыть связной к американскому резиденту (германскому, японскому, верхневольтскому — лишнее вычеркнуть), а твоя задача — проследить его прибытие на „явку“ и тут же сообщить нашему сотруднику. А уж тогда мы их обоих, голубчиков, и возьмем с поличным». — Василий вздохнул. — А остальное вы уже знаете из рассказа Натальи Николаевны.
— Возможно, вы и правы, — с некоторым сомнением пожал плечами Серапионыч, — но какой смысл был посылать Витю следить за домом? Они ведь и по своим чекистским каналам прекрасно могли узнать, когда прибывает Владимир Филиппович.
— Думаю, здесь у них были свои резоны, — ответил Дубов. — Ну, например, «засветить» Витю возле дома, а потом все на него и свалить, если бы Матвеева не удалось убрать «чисто». Хотя это, конечно, не главное. Кагебисты всегда стремились завербовать и заставить на себя работать как можно больше людей. Но одно дело — ввести в свой грязный оборот какого-нибудь мошенника, или корыстолюбца, или просто человека запутавшегося, которого можно шантажировать. Но особенный кайф для них — это замарать порядочного человека, что называется наплевать ему в душу. От этого они получают прямо-таки садистическое удовольствие — дескать, пусть мы дерьмо, но и ты теперь не лучше. Представьте себе чувства Вити, когда он узнал о смерти человека, которого выслеживал. — Василий печально вздохнул. — Благородные Штирлицы на поверку оказались самыми примитивными уголовниками. А Витя не мог себе простить соучастия в убийстве, и это привело его к столь страшному финалу. Конечно, не лучший выход, но он поступил именно как порядочный человек.
— Значит, Витина смерть тоже на их совести? — не то спросил, не то подтвердил доктор.
— Несомненно, — твердо ответил Дубов. — Если, конечно, применительно к ним можно использовать слово «совесть»… Во всяком случае, совести у них не больше, чем у кровавого гестаповца
— Я все понимаю, — после недолгого молчания заговорил Серапионыч. Допустим, у «органов» были и остаются какие-то дела с неонацистами. То ли те выполняют их задания, то ли просто родство душ. Так сказать, «мы с тобой одной крови».
— И то, и другое, — вставил Дубов.
— Но, хоть убейте, не пойму — на что им этот старый «батька Кондрат»? Почему они устраняют всех, кто пытается приблизиться к его разоблачению?
— Думаю, что раньше или позже мы об этом узнаем, — ответил Василий, хотя прежней уверенности в голосе у него уже не было. — У меня есть кое-какие предположения, но пока довольно смутные. Например, Ковальчук каким-то образом связан с пресловутыми «органами», и теперь они просто защищают своего человека от возможного судебного преследования.
— Ну, Василий Николаич, это уж вы малость хватили, — сомнительно покачал головой доктор.
— Может быть, — не стал спорить Дубов. — Но ведь Ковальчук не с луны свалился — если бы мы узнали, чем он занимался до войны, то это, вероятно, дало бы ответы на многие вопросы. Известно, что по Украине (как, впрочем, и по всему СССР) в тридцатые годы прошла огромная волна репрессий, и какой-нибудь подонок, участвовавший в преследовании кулаков, троцкистов, вредителей и прочих врагов советского народа, лишь продолжал во время войны свое любимое дело, уничтожая коммунистов, евреев, партизан — словом, врагов Рейха и Фюрера. Впрочем, это лишь мое предположение. И если так, то «органы», которые, извините за выражение, «мочат» всех, кто пытается разоблачить Ковальчука, делают это отнюдь не из-за того, что так уж дорожат своим старейшим сотрудником, а просто из страха, что если он заговорит, то сами органы будут выглядеть, мягко говоря, очень уж неприглядно. Равно как и государство — в прежние годы СССР, а теперь его «правопреемница».
— А не проще ли им просто «убрать» Ковальчука? — пожал плечами Серапионыч. — Так сказать, есть агент — есть проблема, а нет — так уж не обессудьте.
— Скорее всего, они бы так и поступили, — уверенно сказал Василий. Осудили бы как военного преступника и тут же расстреляли в двадцать четыре часа. Но ему, видимо, удалось бежать, и когда он оказался в Австралии, то «органам» уже ничего не оставалось, как назначить его своим агентом уже там, в среде эмиграции. Повторяю, все это лишь мои предположения. Думаю, раньше или позже мы узнаем, насколько они соответствуют действительности.
— Если нас самих не «замочат», — вздохнул доктор.
— Не исключено, — совершенно серьезно ответил Дубов. — Так что вам, Владлен Серапионыч, следовало бы выйти из игры…
— Как же! — возмутился доктор. — Я, можно сказать, заварил эту кашу, и в кусты? Нет уж, пускай меня и «мочат»! — Серапионыч погрустнел. — Знаете, Василий Николаич, я чувствую, что виновен в гибели краеведа, как его, Чернявского. И зачем я только заглядывал в этот злополучный ящик?
— Ну, причем тут вы, — возразил детектив. — Лучше скажите, не сохранились ли у вас в архиве какие-то сведения о вашем первом пациенте? Я говорю о Вите Орлове.
— Запись наверняка имеется, — ответил доктор, — но что-то более того едва ли. — Владлен Серапионыч выбрался из-за стола, извлек из кармана увесистую связку ключей и одним из них отпер шкаф. — Вот, пожалуйста, семидесятый год. — Доктор вытащил одну из папок и, перелистав страницы, отыскал соответствующую запись: — «Орлов Виктор Геннадиевич, 1953 г.р., поступил 21 июля, с признаками удушения и так далее. Как видите, ничего особого. Да, — тяжко вздохнул Серапионыч, — как давно это было… — Он перевернул несколько страниц назад. — А вот и последняя запись Владимира Филипповича: 27 июня, Коробкова Наталия Федоровна».