Забытые в небе

За полтора года до описываемых событий.

– Ну что, готова? Тогда – вперёд!

Прощальный взмах руки, толчок – и доска отделяется от борта «Зодиака. Это её последнее плавание: триста метров между торчащими из белой пены валунами, а потом – ещё шестьсот сорок в свободном падении. Масса воды, вместе с которой доска сорвётся в этот полёт, подножия скалы не достигнет – струи водопада, одного из самых высоких в мире, рассеются мириадами мельчайших капель где-то полпути к земле – и выпадут на окрестных скалах, на листьях

пальм и стеблях лиан обильной росой.

Но сначала надо преодолеть эти триста метров.

Под ногами неслышно замурлыкал движок – аккумуляторы отдавали энергию в экстренном режиме. Для этого процессор питания перепрошили в расчёте на то, что проработать придётся всего три с половиной минуты, но с запредельной нагрузкой, выводящей оборудование из строя. Ровно столько понадобится, чтобы моторная доска с наездницей преодолела извилистый фарватер и на последнем прямом участке, ведущем к краю почти семисотметровой пропасти, набрала максимальную скорость.

Штанга управления сжата в правой руке, левая отведена назад для равновесия. Поворот… ещё… резко вильнуть, впритирку обходя гряду острых камней…

Полный ход!

Тридцать пять метров. Всего тридцать пять – но для дорогущего, самого мощного в линейке фирмы движка этого довольно. Буруны, ярящиеся в проломах, стремительно приближаются, растут – но только один из них годится, чтобы ринуться с него в полёт.

Двадцать метров… десять…

Девушка присела – и в самый последний момент, когда доска уже зарылась в пену, резко подпрыгнула, рванув штангу на себя – так, чтобы доска не сковырнулась с края водопада, а ушла с него прыжком, словно ударный беспилотник, стартующий с трамплина авианосца.

Десятки, сотни раз отработанное движение ног, и доска, кувыркаясь, улетает вниз. Рывок кольца – и перепонки вингсьюта с лёгким хлопком высвобождаются из кармашков, пришитых вдоль боков, от запястий до лодыжек, и таких же, на внутренних сторонах ног. «Умные» нанонити, вплетённые в ткань, сокращаются, подчиняясь команде процессора, и принимают продиктованную сложными расчётами форму. Перепонки ловят набегающий поток, превращая тело из кувыркающегося камня в птицу, нетопыря, белку- летягу. Теперь – раскинуть руки и ноги, выровняться…

Восходящий воздушный поток подхватывает её, направляя прочь от каменной стены.

– И-й-й-я-я-а-а! Я лечу!

Свист воздуха заглушает восторженный вопль, но это неважно – мир его услышал. А ещё – увидел море джунглей, скалы с туманными бородами самых высоких в мире водопадов, которыми славится этот регион Центральной Америки.

«..пусть видят! Пусть завидуют! Пусть знают – так тоже можно! Главное: решиться, рискнуть, сорваться в безумное падение – и превратить его в гимн отчаянной, безумной свободе! Смотрите, люди, сидящие перед мониторами, на которые идёт сейчас картинка с экшн-камеры! Смотрите, впитывайте то, что чудом протискивается через кремний процессоров, долетает до спутника по специально арендованному на такой случай каналу, чтобы вернуться на поверхность планеты, оседлать сигнал вай-фай, не раствориться напоследок в пикселях домашних экранов – и добраться-таки до вас, жалких, протирающих штаны на своих диванах…»

– Ий-й-я-я-а-а! Смотрите, люди! Завидуйте! Учитесь! Я – лечу!.. Лечу!.. лечу!!!

Самая последняя,

самая навороченная модель смарт-вигнсьюта позволяет – при хорошем пилоте и попутном ветре, разумеется, – преодолеть не меньше пяти километров на километр высоты.

А она – хороший пилот.

Нет! Лучший! Самый лучший!!!

– Я лечу!..

– Здравствуйте, дорогие друзья. Вы смотрите еженедельный выпуск программы «Слово для Леса и Мира»…

Под аккомпанемент тревожной музыки на экране замелькали шпили московских высоток, утопающие в кронах гигантских дубов. Их сменили угловатые, плюющиеся огнемётами, танки, ломящиеся сквозь джунгли. Потом возникла глухая, в чёрных подпалинах, бетонная стена, из-за которой вздымались к небу стволы гикори вперемешку с обглоданными, словно рыбьи скелеты, сплошь обросшими лианами, остовами небоскрёбов. Заставка прошла, и на экране, на фоне логотипа немецкого спутникового канала, возник упитанный господин в очках с тонкой оправой и демократичном джемпере.

– Сегодня – двенадцатое августа две тысячи двадцать четвертого года. Это Евгений Гурвиц, и со мной в кёльнской студии «Эн-Тэ-Фау» ведущий эксперт по вопросам истории Московского Леса, профессор Гарвардского университета Давид Рар. Добрый день, Дава!

– Интересно, откуда они взяли эти ролики? В Лесу же снимать нельзя даже на старинную целлулоидную плёнку – сплошная муть выходит, и ничего больше. А тут – вон, какие пейзажи!

Татьяна стояла в балконном проёме, и утреннее солнце соблазнительно подсвечивало её фигурку. Из одежды на ней имелась одна мужская рубашка с закатанными рукавами – его, Егора, рубашка, соблазнительно застёгнутая на одну пуговичку.

– Компьютерная графика.

– А-а-а… – разочарованно протянула девушка и направилась к коммуникатору, вмонтированному в стойку бара. – На завтрак что заказать?

– На твой вкус.

– …несомненно, грандиозное явление, определившее весь облик двадцать первого века. Мы только сейчас начинаем по-настоящему осознавать глубину перемен, постигших нашу цивилизацию. А начались они в майский день две тысячи двадцать четвёртого года, когда сквозь асфальт и бетон шести крупнейших мегаполисов планеты проросли первые ростки Зелёного Прилива…

Егор дотянулся до пульта и прибавил громкость. Вставать не хотелось совершенно – так бы и валялся в огромной кровати гостиничного «люкса», где они с Татьяной провели два восхитительных дня. И две не менее восхитительные ночи.

– …второй в истории случай применения ядерного оружия. Когда Председатель – напомню, это был апрель двадцать пятого, со дня Зелёного Прилива прошло около года – получил сообщение о том, что Лес начал стремительно распространяться за границы мегаполиса, он запаниковал и скомандовал термоядерный удар. Опровержение пришло буквально через четверть часа, но было, как вы понимаете, уже поздно. Кроме Шанхая, превращённого в озеро застывшего радиоактивного стекла, пострадали…