Забывший имя Луны
Шрифт:
– Береги грудь! Слышишь, Анджа? Все тетки во дворе говорят: главное – грудь! Чтоб молоко натуральное было!
Светка приходила со своим будущим первым мужем и приводила одногруппников. Студенты писали плакаты красной гуашью и демонстрировали их мне. «Счастью материнства – да!» «Советский народ гордится тобой!» – и прочее в том же духе.
Любаша и ее тогдашний партнер по танцам принесли огромный, еще бобинный магнитофон и, поздравляя меня, прямо под окнами во дворе грациозно и профессионально танцевали вальс из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь». Музыка взбиралась по стенам двора-колодца и возносилась к небу как молитва. Любаша была в концертном платье. Ее талию, казалось, можно было обхватить пальцами двух рук. В сером колодце, среди заплесневевших стен она
Олег оставил Университет и почти сразу же ушел в армию. Позвонил мне и просил прийти проводить его. Я доподлинно знала, что и без меня найдутся желающие помахать платочком нынешнему лорду Байрону, и не пошла. Антонине в тот день исполнилось три месяца. Она хорошо ела, но плохо спала по ночам, и ее мучили газы.
Олег служил в Удэгее. Там он не сидел без дела, организовал раскопки едва ли не на территории военной части, нарыл огромное количество глиняных черепков, описал какую-то новую, никому не известную культуру «черных расходящихся спиралей», и регулярно присылал в Ленинград свои труды, которые оставшиеся олеговы доброжелатели публиковали в соответствующих вестниках. Прямо к его дембелю в Удэгею приехала питерская археологическая экспедиции, и сразу же явилась к командованию отряда. Пояснили, что они приехали изучать эти самые черепки со спиралями и попросили отпустить к ним Олега.
В Ленинград Олег вернулся спустя девять месяцев после дембеля с контейнером кривобоких горшков.
Восстановился в Университете на вечерний.
Мне про все это рассказывали. Я добродушно усмехалась. Иногда казалось, что песню «Наш Федя с детства связан был с землею…» Владимир Высоцкий написал, познакомившись с Олегом.
Перед тем, как навсегда уехать в Мексику, Олег захотел увидеться со мной. Я согласилась. Мы встречались под часами, как когда-то. Шел снег, на всех машинах со скрипом работали дворники. Свет фонарей размывался метелью, как акварель расплывается на рисунках первоклассника. Олег что-то говорил. Я смотрела, как шевелятся его губы и получала от этого чувственное удовольствие. Антонине исполнилось пять лет. Мы с Карасевым поженились семь месяцев назад.
Воспоминания собрались в горле противным серым репейником, который нешуточно грозился меня удушить. Надо было с кем-то поделиться этой серой цеплючестью.
Перебрала в памяти приятельниц. Любаша и так травмирована историей с Вадимом. Ирка никогда не любила Олега и называла его «лощеным жлобом». Вряд ли за прошедшие годы ее отношение к нему переменилось. Ленка загружена моими взаимоотношениями с Полоцком и КГБ. Светка может поделиться полученной от меня информацией с третьим мужем, чего бы не хотелось категорически. Оставалась Регина. Еще четыре месяца назад я не колеблясь набрала бы ее номер, но… Теперь не хотелось.
В этом случае, я, пожалуй, сама себя не понимала.
Дело в том, что приблизительно четыре месяца назад у Регины появился сожитель. Познакомились они в жилконторе, потому что у нее что-то там прорвало, и она искала сантехника, и, как всегда, никого не было, а он где-то там параллельно работал то ли мастером, то ли еще кем, и почему-то Регину пожалел, пошел с ней и все исправил, хотя вроде бы и не был обязан, и даже денег не взял, хотя Регина и пыталась ему сунуть. Тогда она совсем засмущалась и предложила ему водки. А он засмеялся и попросил чаю. Так они и познакомились. Потом он стал заходить после работы, приносил шоколадки и игрушки для Виталика. Как и следовало ожидать, однажды он остался ночевать, а спустя две недели и вовсе переехал к Регине.
Звали его смешным именем Силантий, которое друзья-работяги сокращали до уважительного – Сила. После возникновения близких отношений Регина стала звать его Силичка, и непрерывно, на переменах и по телефону рассказывала мне о том, как Силичка то, Силичка се… Меня все это до бескрайности раздражало, хотя
Где-то в глубине души я за Регину радовалась. Силичка, судя по всему, оказался действительно неплохим мужиком, мягким и добродушным, сразу привязался к Виталику, и даже уже заговаривал о совместном ребенке. К тому же мало пил и неплохо зарабатывал. Для одинокой училки-разведенки – удача не мерянная. Но только я Регину с ее удачей почему-то избегала. И разговоры телефонные старалась побыстрее свернуть, и в учительской делала вид, что конспекты смотрю. Иногда спрашивала себя: почему? Неужели уж я такая сволочь, что подругина радость мне поперек горла?! Почему не могу порадоваться? Ведь когда в том году у Виталика нашли что-то такое нехорошее на ножке, и Регина с ним на Песочной лежала, так я места себе не находила, часами ее ужасные рассказы про больницу слушала, утешала, а в ночь перед тем, когда окончательный анализ должен был прийти, так и вовсе не спала, все думала: как же это может быть, чтобы такие маленькие мучились и умирали, и как же Регина будет жить, если и с ее Виталиком что-нибудь случится… Даже молиться пыталась, хотя в Бога никогда не верила. А когда выяснилось, что нарост этот доброкачественный, так с меня словно рюкзак тяжеленный сняли, и солнышко с неба улыбалось… А теперь вот подруге повезло, а я от нее шарахаюсь, словно от заразы какой. Где логика? Может, завидую? О нас-то с Антониной печься некому… Тоже вряд ли, потому что Силичка этот мне и с приплатой не нужен. Тогда что же?
Но, спрашивается, какая безмужняя баба в тридцать пять лет – не стерва? – утешила я себя, и решила Регине не звонить.
И никому вообще не звонить.
Все мы живем на свете, постепенно, от разочарования к разочарованию, привыкая к своему одиночеству. Как окончательно привыкнем, так и…
В конце концов, у меня вот еще дело образовалось. Полоцк, Вадим, Кешка, происки КГБ… Ну, пишут же в детективах про то, как немолодые уже тетки, словно наскипидаренные, бегают и убийства расследуют… Вот и я… Вадим… Олег… Оле-ежка…
Нет, наверное, они (тетки из детективов) всем этим уже после климакса занимаются…
Мне действительно всегда хотелось увидеть его глаза. В тот самый момент. Но почему-то никогда не получалось. Отчего – не знаю.
Однажды мы были на даче у его приятеля. Деревянному дому, по словам Олега, недавно исполнилось 130 лет, он скрипел и что-то рассказывал в пустоту, как выживший из ума старичок. С чердака в большую комнату заглядывал сквозняк. Трехногая кушетка была обита вытертым бархатом, в котором было совершенно невозможно угадать его первоначальный цвет. Вместо четвертой ноги под кушеткой лежали стопкой три кирпича. Если, лежа на кушетке, смотреть в окно, то можно увидеть, как в окне, где-то высоко-высоко в небе, медленно шевелятся кроны старых-престарых лип.
Мы боялись раздеться совсем, и неловко шарили руками под расстегнутыми рубашками. Ладони у обоих были холодными, но вместе с тем почему-то было жарко. Причем жарко неравномерно: волны влажного холода и обжигающего тепла ходили по телу сверху донизу без всяких видимых закономерностей, и когда на загривке словно помещали горячий компресс, ступни могли становиться совершенно ледяными. Время от времени Олежка вытаскивал руку из-под моего свитера и вытирал влажную ладонь о выцветший бархат. Напряжение чувств было таким ощутимым и физиологичным, что возникли даже какие-то изменения зрения: вокруг старых лип в окне появились радужные круги, а небо окрасилось в густой мышасто-серый цвет.