Зачарованные смертью
Шрифт:
Она металась, она всю жизнь металась между реальностью и придуманным. Хотела, чтобы ее кто-то любил, нуждался в ней, "как в хлебе, как в воде". Желала любви так сильно, страстно, что придумывала ее, бросалась к людям, как прыгают с высоты, распластывалась. В каждом из нас есть сосуд любви, если он не заполнится в детстве, то всю жизнь будешь мучиться от жажды и неутоления. И не спастись, не уберечься. В ее сосуде было только на донышке... Бабушкино...
Ну как же? Как же название этого фильма? Там главная героиня - старая большевичка. Ее навещает по воскресным дням сын, и она задает ему вопросы, как к стенке ставит:
– Почему аэропланы сегодня
Сын объясняет: мол, погода нелетная.
– Безобразие! Куда смотрит наше министерство авиации?
Заканчивается их встреча всегда так:
– А где ваши голубые горда?
– говорит она.
– Почему вы не продолжаете то, что мы начали? Мы же расчистили вам дорогу...
Из этой породы - мама Инги, ее любимое слово "блажь", а блажь все, что не касается дела, цели. Вместо диалога всегда монолог:
– У человека должна быть цель. Большая цель. Только лопух живет для себя, а человек живет для других Я не понимаю вас, что это значит: "Я хочу просто жить", "Я хочу просто любить"... Вы уходите от жизненной борьбы, вы сдаете позиции. В мое время был спор физиков и лириков, я выбрала физиков. Мир принадлежит реалистам а не мечтателям. Надо дело делать, все остальное блажь!
Сильная, красивая женщина. Я не помню, чтобы она плакала или о чем-нибудь просила, нет - только воля и приказ. На улице такую встретишь оглянешься. Ее всегда сажали в президиумы, выбирали депутатом, делегатом. Муж рядом с ней казался маленьким, незначительным. Таки он был.
После смерти бабушки Инга (это было при мне) спросила мать:
– Что такое смерть?
– Это когда тебя не будет, как бабушки.
– Я никогда не умру!
– Почему ты так думаешь? Просто ты еще маленькая...
– Я никогда не хочу умирать!!
– Как это ты не умрешь? Все умирают. Даже Ленин умер!
Они непонятны нам, наши родители, но они об этом никогда не задумывались. У них не хватало на нас времени, потому как они победили, восстановили... Строили, жертвовали... Ради нас! Ради нашего будущего! Где оно то, о чем они твердили нам с детства, та счастливая жизнь, которая называлась будущим? Поглядите в окно: серые дома из дешевой панели, плохие дороги, некрасивые машины, усталые, изношенные люди. А они все время куда-то бежали, торопились, не успевали и отмахивались от нас: некогда, некогда!! Где следы их жизни, прожитое ими время, куда оно протекло? Они уверены, что жили для нас. Как им сказать, что они никогда нам не принадлежали?
...В тот день... За печальным столом... Мы боялись поднять глаза друг на друга... Все друзья Инги, которые собрались, нас было много... Мы не могли уйти из ее дома, мы говорили до утра, помню отрывки наших разговоров:
– Три дня тому назад она позвонила мне: "Хожу по городу и прошу: "Господи, сделай так, чтобы меня убило машиной!" Но ты слышишь: Бога нет..."
– Когда у нас были практические в морге, ее тошнило. "Ну, это ничего, уверяла она нас поначалу, - к пятому курсу привыкну. Как вы, буду булочки есть". На самом деле - когда голодные, тут труп лежит,. а рядом наши портфели с бутербродами и конспектами. То, что на столе под белой простыней, для нас уже ничего общего с человеком не имеет, это уже неживое, как глобус. Жизнь перелилась в нежизнь без имени. Но Инга однажды спросила: "Может быть, этого звали Сережей... А ее - Анной..." После этих слов как взять в руки скальпель? Она помнила, не могла забыть никого, их лица, особенно детские...
– И в отместку себе пошла в патологоанатомы... В судебную
Что заставляет не исчезать, цепляться за жизнь ту же бактерию или человека, независимо от уровня сознания? Какая-то неизвестная химическая или космическая пружина. Сломалась - и все. Как сломалась эта пружина у раненого князя Болконского... Толстой писал... Догадался... Помните? Весы качнулись... И он отказался жить, не захотел, а сколько биологических, физических сил в организме, на какой срок - то уже значения не имеет. Я смотрю на ее фотографию... "Когда человек умирает, изменяются его портреты..." Она смеется... Но уже такое чувство, что - как за стеклом... Не идет энергия, меньше света... Мы сидим на траве под яблоней... Это было всего год назад... У меня тогда только родилась дочка, мы жили с мужем на квартире на окраине города в частном доме с садом. Она мчалась ко мне через весь город - покупать ребенка, пеленать, притащить веселую игрушку. Она безустанно строила мир, в котором ее все любили, не могли бы обойтись без нее, а любили ее только дети.
Я слышала как она разговаривала со своим маленьким Сережкой, ему было четыре года.
– Мама, - признался Сережка, - я боюсь темноты.
– Почему?
– В темноте маленькие злые человечки... Под диваном...
– Откуда они взялись?
– А люди как рождаются? Отчего?
– О любви...
– Мама, а эти от грустности...
В другой раз он влетел в комнату, где мы сидели:
– Мама, тучки на коленках в форточку ползут!
Они жили на девятом этаже, тучи у них ближе...
Со мной что-то случилось, когда я родила, словно меня втянуло, закрутило вихрем в огромные двери другой жизни и я растворилась там. Я не спала ночами - девочка болела. У меня доставало сил лишь накормить, постирать, уложить ее опять, иногда поиграть и всегда - что-нибудь спеть. Перестала слышать и понимать все, кроме ее крохотного существования: спит, плачет, хочет есть, начала улыбаться. Меня будто не было...
Инга приходила, но уже редко. Выговаривалась:
– Отчего-то тоска напала. Скучно. Пусть бы кто-то пришел и просидел рядом всю ночь, держа за руку...
В другой раз забежала восторженнная:
– Я встретила друга. Он - архитектор, строит красивые дома. Умный, веселый. Мне с ним хорошо и легко.
Потом они пришли вдвоем, и я была поражена, насколько нарисованный ею портрет не совпадал с реальностью. Нервный, злой, обиженный на весь мир. А где же от веселый, умный?
Она боялась ого дня, когда ей исполнится двадцать пять лет, как будто черту себе провела. До этой черты еще можно чего-то ждать - необычного, исключительного, а за ней - уже чужая территория, с чужими законами, обыденными и неподвижными, которых она не принимала. По-моему, за этой чертой ее настигла реальность.
Последний ее телефонный звонок:
– Я решила бросить мединститут...
– С ума сошла! Пятый курс...
– Ты как моя мама. Она грозит, что как только я уйду из института, ее с инфарктом увезут в реанимацию. Как это, мол, у самой цели сойти с пути... Будто я поезд и способна двигаться только по рельсам... Ты знаешь, я все-таки не могу больше видеть мертвого человека! Больные, как и нищие, сводят меня с ума! Вчера ходила на базар... Сумасшедшая женщина танцевала посреди площади и пела... Молодой парень в инвалидной коляске играл на баяне... Ему бросали рубли в шапку... Он ни на кого не поднимал глаз... Папа говорит. что так было после войны...