Зачарованные смертью
Шрифт:
Днем я убегала на Красную площадь. Или ходила по магазинам. Продуктовым. Очень хотела есть. Одна женщина купила мне пирожок с мясом. Я не просила. Она ела, а я смотрела, я даже не понимала, что я смотрю, как она ест. Как во сне... Куда-то идти, бежать, чтобы не сидеть на вокзале. Не думать о еде, о маме. Куда идти? На Красную площадь... Моя мама всю жизнь мечтала: поехать в Москву - увидеть Красную площадь и Ленина... Это правда.
Днем я жила на Красной площади. Ночью - на железнодорожном вокзале. Пока не приехала мамина сестра. Из Рязани. Две недели. Пока я написала письмо, пока оно дошло. Пока тетя насобирала по соседям и родственникам деньги на дорогу. Ей восемьдесят лет.
–
Все зашевелились, задвигались: кто? Кого? Как фамилия?
Мы прибежали вдвоем: там оказалась еще одна девочка с такой же фамилией, но с другим именем. Из Душанбе... Как она плакала! Это правда.
Как она плакала... (Долго, очень долго молчит.)...У меня тут уже есть друзья. Они - хорошие, они - нормальные. А я с войны...
Я говорю-говорю им, а они:
– Ну и что? Пойдем в кино.
Я говорю-говорю, а они:
– Ты что, чокнутая?
А я теперь только о смерти и думаю... Я не могу понять смерть...
По телевизору услышала... Священник говорил... Он говорил такие слова: таинственный и страшный смысл страдания... Таинственный и страшный... Я стала думать над этим... Над этими словами...
А моя тетя? Она ходит к Богу за утешением... И говорит, что смерть заслужить надо. Страданием.
Я стояла на коленях и просила: "Господи! Я могу сейчас! Я хочу сейчас умереть!" (Забывает, что не одна. И уже себе, для себя - все тот же вопрос.) Я не знаю сейчас: жива моя мама или нет?
Вчера в парк пошла... Целовалась... Я целовалась?! Смеюсь... Хохочу... Живу...
Что, того всего со мной не было? Там... На войне... (Молчит.)
Я не могу пережить это... (Молчит.) Не могу пережить, что я это пережила... Как же так? Не сошла с ума... Не свихнулась...
Господи! Я хочу сейчас умереть!!"
История с красным флажком - между взмахом
крыла и лопаты...
Анна М-ая - архитектор, 55 лет
"Сначала мне приснился сон, что я умерла... Этот сон был раньше, чем я захотела умереть, подумала о смерти. В детстве я много раз видела, как умирают. а потом я об этом забыла. Когда мне приснился этот сон, я уже не смогла оторваться от мысли о смерти. Я проснулась в то утро с чувством, что у моей головы, за мной кто-то стоит... Открыла глаза и чувствую, что кто-то там стоит, я хочу повернуться, чтобы увидеть, кто это, я хочу оглянуться... Но я лежу... Какой-то страх или предчувствие не пускает меня посмотреть назад, даже не предчувствие, а знание, что этого делать не надо, нельзя. Вы думаете, я не хочу жить? Я очень хочу жить! Я не просто жила, я любовалась жизнью. У меня много сил уходило на любование жизнью: вот яблоня в белом, светится, вот чей-то голос за окном, как будто я первый раз слышу человеческий голос... Я какая-то доверчивая была! Мне было радостно жить, жизнь меня ошеломляла, завораживала. Я не выражусь... Я не объяснюсь...
Вот мы с вами разговариваем. а я слышу запах мать-и-мачехи... Горы вижу... Как будто началось какое-то возвращение... Я обратной дорогой пошла... Деревянную вышку вижу... Желтый пол... И железные кровати, очень много железных кроватей... Они одна возле другой, маленькие железные клетки... Это все было во мне глубоко-глубоко запрятано. Мне раньше казалось, что, если я кому-нибудь расскажу, мне захочется убежать от этого человека, чтобы больше никогда его не видеть, не встречать. Если бы вдруг с меня сняли, содрали, стянули кожу... И я - одна... А я никогда не жила одна... Я жила в лагере в Казахстане, он назывался Карлаг... Сталинский лагерь... В детдоме, в общежитии... Свой дом у меня появился, когда мне было уже сорок лет. Нам дали с мужем двухкомнатную квартиру, у нас уже дети были большие. Я
Я шла пешком с работы через мост, я люблю мосты, в Ленинград на экскурсию ездила, чтобы посмотреть на мосты, остановилась у перил и глянула вниз: меня потянула высота... В той, другой жизни у меня, видно, что-то было с высотой, она меня всегда тянет... Мне захотелось опуститься вниз плавно, тихо, чтобы не слышно, чтобы не больно и чтобы никто не видел. И никто потом не нашел. Как будто меня никогда не было... Я не выражусь... Я не объяснюсь... (Замолкает.) Мне теперь стало страшно жить...
Я всего боюсь... Я боюсь человека... Раньше я всегда что-то ждала от каждого встреченного человека, что-то хорошее. Выйду в город - это наш город! Была большая, была непобедимая страна! Я живу прошлым... Как за ключей проволокой... Нет вышки, нет часовых, но уйти мне оттуда некуда... Из прошлого... Я никому здесь... Сейчас не нужна... И дома, на работе. Вокруг меня живут совершенно другие люди, они все не такие, как я. У меня с детства это чувство, с лагеря...Помню, как в "Новом мире" напечатали и все читали "Один день Ивана Денисовича" Солженицына. Были потрясены! А я не понимала, почему такой интерес, такое удивление? Все было знакомое, абсолютно для меня нормальное: зэки, лагерь, параша... И - зона...
...В тридцать седьмом арестовали моего папу, папа работал на железной дороге. А через полгода я родилась. Мама бегала, хлопотала, доказывала, что папа не виноват, что это ошибка... Обо мне она забыла... Родился недоношенный ребенок... Но я выжила... Я зачем-то выживала много раз...
Потом маму тоже арестовали и меня вместе с ней, так как меня нельзя было оставить одну в квартире, мне было четыре месяца. Двух старших сестричек мама успела отправить к папино сестре в деревню. Но из НКВД пришла бумага: привезти детей назад в Смоленск. Их забрали прямо на вокзале:
– Дети будут в детдоме.
Они рассказали нам об этом через много лет...
Я помню, что сначала в лагере я жила с мамой. Все маленькие дети жили с мамами. Потом нас поместили в отдельный детский дом. Утром через проволоку мы видели, как наших мам строят, считают: один, два... И уводят на работу. Уводят за зону, куда нам ходить было нельзя. Когда меня спрашивали: "Откуда ты, девочка?" - я отвечала: "Из зоны". "Зазона" - это был другой мир, что-то непонятное, пугающее, для нас не существующее. то ли это была сказка, то ли ужас. Не знаю. За зоной - пустыня, песок, сухой ковыль... Мне казалось, что пустыня там до самого края, дальше горизонта. Что другой жизни, кроме нашей, нигде нет. Нас охраняли наши солдаты...
Был у меня дружок Рубик Циринский, кучерявый, с профилем Пушкина. Он водил меня к мамам через лаз под проволокой. Всех построят идти в столовую, а мы спрячемся за дверью.
– Ты же не любишь пирожок с капустой?
– говорит Рубик.
Я всегда хотела есть и очень любила пирожки с капустой, но ради того. чтобы увидеть маму, я согласна была на все.
– Нет, я не люблю пирожок с капустой. Я люблю маму.
И мы ползли в барак к мамам. А барак был пустой, мамы все на работе. Мы знали, но все равно ползли и, как щенки, обнюхивали там каждый угол: железные кровати, железный бачок для питьевой воды, кружка на цепочке, - все пахло мамами. Иногда мы там находили чьих-то мам, они лежали на кровати и кашляли. Чья-то мама кашляла кровью... Рубик сказал, что это мама Томочки, которая у нас самая маленькая. Эта мама скоро умерла. А когда умерла сама Томочка, я долго думала, кому сказать, что Томочка умерла. Ведь ее мамы нет, ее мама тоже умерла...