Зачарованные смертью

Алексиевич Светлана Александровна

— Сынуля, — спрашивала я, — есть у тебя мечта? Ведь тебе уже шестнадцать лет. Ты, конечно, поступишь в институт?

— Зачем? Я стану бизнесменом. У меня будет много денег.

— А зачем тебе много денег?

— Я хочу жить, чтобы развлекаться. Деньги — это свобода. Это личная свобода. Ты, мам, знаешь, что это такое?

Не знаю. Для меня деньги всегда были материальны — это машина, дача, наконец, шуба или возможность купить парное мясо, фрукты с базара. О том, что деньги — это еще и свобода, я не предполагала. Я об этом не задумывалась, я, вообще, никогда не размышляла о свободе. Мне хотелось, чтобы у меня все было: дом, еда, одежда — все то, что сын сейчас называет „комфортом раба“. Жизнь

для него — праздник, он чувствует ее быстротечность, а мне она казалась прочнее. Он не хочет ждать, он хочет все сразу. Сейчас! Его поколение уже не убедишь, не призовешь стать удобрением для будущего… Я подслушала, о чем они говорят, его друзья. Каждый мечтает иметь свое дело: киоск, магазин… От одной только девочки я услышала:

— У меня будет ателье. Я стану шить для бедных.

Кто-то тут же ее обескуражил:

— Ты разоришься.

И девочка замолчала. Все они хотят праздника…

Но растет же рядом соседский мальчик: запоем читает книги, мастерит корабли и хочет стать мореплавателем. Вот это мой мальчик, я его понимаю…

Но вдруг мой сын подойдет ко мне, обнимет, поцелует:

— Мама, я, может, завтра даже полы для тебя вымою.

Такого никогда не бывает, но все равно приятно. Я это помню.

Муж лежит на диване и читает газеты. Он принес в дом деньги… Остальное должна делать женщина, особенно если она дома. В воскресенье он любит пойти в парк и кататься на качелях. Раньше мы катались и целовались, теперь только катаемся.

Я убегала от них к подружкам. Еще недавно… Совсем недавно… Мы все были равны, жили одной жизнью… А теперь? Одна удивлялась:

— Деньги приносит? Что тебе еще надо? Главное — бабки. А ты еще каких-то отношений хочешь. Моя мечта — выйти замуж за иностранца или богатого кооператора.

У другой муж запил. Ей не до меня. В доме постоянно нет денег, сына голодного в школу отправляет и сама зимой ходит в старой осенней куртке и легких туфлях в мороз. У третьей муж стал миллионером. Что-то покупает, что-то продает. А она работет кочегаром, ну, разумеется, она уголь лопатой в топку не бросает, кнопки нажимает, но все равно им за вредность там молоко дают. У мужа — миллионы, а жена кочегарит, как говорится, пашет. Ей все время кажется, что кончатся их миллионы тем, что его посадят. Кому это у нас нравится, что у другого есть миллионы, а у него нет?! Или сожгут, или посадят. А у нее двое детей. Увенчались мои походы тем, что я поняла: моя душа — моя территория, я должна ее защищать, никого сюда не впускать. Разломят, разнесут, то ли из любопытства, то ли из сострадания. Надо учиться жить одной. А как? Я оказалась неспособной к одиночеству. Все время надо выбирать. Самой. Я измучилась. Хотела пошить халат, ходить дома в красивом халате. Чтобы мои ахнули! Покрой никак не подберу. Привыкла: юбка, кофта, джинсы. Как и раньше, нажарю котлет на всю неделю. А дальше что? Я не люблю кухню, не люблю наряжаться, краситься… Вышло, что дома я тоже не „профессионал“… И тут мой удел — снимать копии и размножать: платье как у всех, котлеты как у всех… Со мной не было праздника…

Может, щенка завести? Откуда люди взяли, что они, люди, лучше зверей и птиц?

…Мне разонравилось все в себе: мои волосы, моя походка… Со мной что-то стало происходить… Не только в душе, но и в самом организме… Это как припадок… Как молния… Слышу, что открывается дверь, я уже по повороту ключа угадываю: муж или сын. Муж! На столе бутылка с уксусной эссенцией… Я успела выпить лишь половину… Быстренько глотаю то, что осталось… Выбрасываю в мусоропровод бутылку… Чтобы никаких следов… Чтобы он не уговорил меня не умирать… Когда я его не вижу, когда он мне ничего не говорит, я знаю, что его слова… Это не любовь… Ему просто удобно, чтобы я была… Как это? Комфорт раба… Я не хочу быть

рабой… Рабыней… Я так и не поняла, кто я… Мне лучше переселиться… И начать все сначала. Но перед тем, как выпить уксус… Это просто смешно… Неужели я не понимала, что исчезаю насовсем? Перед этим я посмотрела очередную, сто какую-то… серию фильма „Богатые тоже плачут“, этот мексиканский киносериал, который сейчас вся страна смотрит… Про любовь… Как это я умру, когда через полчаса кино? Я хотела на самом деле умереть… Я мечтала умереть… но мне все равно было интересно: они поженятся или нет? Бывает ли кто-нибудь счастлив? Как быть счастливой?

От сына мы скрыли… Теперь я колеблюсь: признаться или не признаться? Как-то он мне сказал, что в смерти есть что-то женское… Что он хотел сказать?»

История человека, который не мог быть счастливым…

Виктор Иванович Марутин — фотограф, 55 лет

Из рассказа дочери

«Он уехал на дачу… Это он нам сказал, что поедет на дачу. Сошел с электрички, его видели: с рюкзаком, с охотничьим ружьем и фотоаппаратом. И повернул в лес… По заячьему следу… Это нам тоже рассказывали. Было воскресенье. Хороший зимний день. Блестело чистое солнце. Много людей ехало на дачу…

Он был плохой охотник… Не любил убивать, не было в нем этого охотничьего азарта… Хотя всегда брал с собой ружье. Но привозил домой чаще всего не убитую дичь, а новые снимки. Птиц, зверей… Ему нравилось снимать зиму и осень. Лето почему-то не любил. Моя любимая фотография, однажды подаренная мне отцом на день рождения, — изумленный заяц… Он близко-близко наскочил на человека и не испугался, а изумился… Эта фотография была на нескольких выставках. Получила приз. Отец объездил всю страну. Снимал знаменитых ученых, космонавтов, передовых доярок, передовых пастухов и рыбаков, стройки и новостройки пятилетки. Но призы и дипломы получал за птиц и зверей. (Пауза.)

Стрелял он из своего охотничьего ружья… Прямо себе в сердце…

Мы нашли его через три дня… Мы искали его по заячьим следам. (Пауза.) Я убеждена… Никто не докажет… Он все унес с собой… Это личное… Тайное…

Может быть, это был страх перед уродливостью финала? Он хотел умереть сильным… (Молчит.)

Над его рабочим столом всегда висел портрет Хемингуэя…

Или была у него какая-то своя версия жизни. И она — бах! — и рухнула. А новая версия не придумана…

Мама? Чем жила мама? Она вставала в шесть часов утра, вымывала квартиру…

Можно многое вспомнить… Остались его записные книжки… Я их прочла. Я поняла, что не знала своего отца, я читала записи почти незнакомого мне человека. (Молчит.) Со мной он скорее… защищал свое время… А сам мучился… Метался… (Молчит.)

Наверное, главная причина там… В нем… (Молчит.)

Я знала о нем несколько вещей, которые для меня создавали образ моего отца. (Молчит.) Он родился в войну… Его преследовали какие-то видения оттуда… Но он никогда о них не рассказывал… (Молчит.) А мы любили с ним говорить о снах. О причудах ночной фантазии. Он ведь писал стихи… Для себя… Писал всю жизнь… Это вторая вещь, которую я о нем знала. Почему-то все свои стихи он сжег. Стихи не остались… (Молчит.)

Он любил другую женщину. Не мою маму. Когда-то он любил мою маму. Мама теперь вспоминает, как он заваливал ее цветами. И говорил: „Мне все в тебе нравится! Мне все в тебе нравится!“.

Я нечаянно увидела его на улице… Два года назад… Он стоял с букетом цветов, кого-то ждал. Я увидела его спину… А я только что вышла замуж… И я уже знала… Узнала эту спину, это напряжение… Мальчишеское… Охотничье…

Навстречу ему шла молодая девушка… Бежала… (Молчит.)

Я не запомнила ее лица. Я запомнила только, что это лицо было очень радостное. Счастливое.