Зачарованные смертью

Алексиевич Светлана Александровна

Она прошла мимо. Я побежала за ней, схватила за плечи:

— Что с тобой?

— Я уже твою маму предупредила: вы ко мне не подходите: я — мингрелка, у меня муж — абхазец.

Я обняла ее изо всех сил!!

Ночью к ней приходил родной брат… И хотел ее мужа убить… Только за то, что он абхазец… Только за это…

Через несколько дней хоронили соседа… Грузина… Девятнадцать лет… Его мать идет за гробом: то плачет, то обернется — и смеется… Она сошла с ума… (Молчит.)

Они недавно в одном классе учились, а теперь стреляют друг в друга… (Молчит.)

Вы

когда-нибудь случайно подслушали, о чем говорят старики возле дома на скамейке? О том, как они были солдатами. А старые женщины вспоминают, какие они были молодые и красивые. (Пауза.) Мужчины воюют… Мальчишки…

Моя мама говорила… Она говорила: „Я никогда так не была счастлива, как в старости. И вдруг — война“.

Сидит старая женщина над убитой собачкой… И плачет… Все смотрят и молчат…

Моя мама ужасная трусиха… Прибежит от соседей:

— Рассказывают, что в Гаграх сожгли целый стадион грузин.

— Мама!!

— А еще я слышала, что грузины кастрируют абхазцев.

— Мама!

— Вот ты не веришь… А в Сухуми разбомбили обезьянник… Ночью грузины за кем-то гонялись и думали, что это абхазец. Они его ранили, он кричал. А абхазцы на него наткнулись, думали: грузин. Догоняли, стреляли. А под утро все увидели, что это раненая обезьяна. И все кинулись ее жалеть.

А человека бы убили…

Мне нечего было сказать моей маме.

Я пошла в церковь. Людей не было. Я стала на колени и за всех молилась. Я не знаю, кому я говорила? С кем?

Я ему говорила:

— Они идут, как зомби. Идут и верят, что творят добро. Но разве можно автоматом и ножом творить добро? Вразуми их!

Они заходят в дом и, если не находят никого, стреляют в скотину… Я видела убитых поросят… Крову с простреленным выменем, из которого текло молоко… Даже убитого попугая в клетке… Они стреляют в банки с вареньем, в мешки с мукой… Они расстреливают из автоматов воробьев: одни по эту сторону, другие — по ту… Вразуми их!

Вчера я была свидетелем… Я сама видела, как молодой парень… Грузин… Он бросил автомат и кричал:

— Куда мы приехали!! Я могу погибнуть за Грузию! Я приехал погибнуть за Грузию, а не воровать чужой холодильник! Зачем вы идете в чужой дом и берете чужой холодильник? Чужой ковер? Я хочу умереть за Грузию…

Его под руки куда-то увели. Уговаривали.

Другой грузин поднялся во весь рост и пошел навстречу тем, кто в него стрелял:

— Братья абхазцы! Я не хочу вас убивать, и вы в меня не стреляйте.

Его застрелили свои в спину…

Об этом все друг другу рассказывают… Он поднялся во весь рост и пошел навстречу тем, кто в него стрелял: „Братья абхазцы…“

А русский парень Соколов с гранатой бросился под танк… Он что-то кричал… Но никто не расслышал, что он кричал… (Пауза.) В танке горели грузинские парни… Они тоже кричали…

Я говорила и говорила… Шептала и шептала… В детстве меня никто не учил молитвам. Я придумывала свои…

Я возвращалась домой.

Дома плакала мама:

— Я никогда не была такая счастливая, как в старости. И вдруг

война…

У мамы в доме все подоконники заставлены цветами. Подушки вышиты цветами, она сама вышила. Она мне признавалась, она не раз мне признавалась: „Я проснулась ранним-ранним утром, солнце пробивается сквозь листву, и я чувствую, что это солнце, что это радость струится, и у меня сразу мысль: „Вот я сейчас открою глаза — и сколько же мне лет?““. У нее бессонница, у нее болят ноги, она тридцать лет на заводе проработала, но она утром не знает, сколько ей лет. А ей шестьдесят пять. Потом она встает, чистит зубы, видит себя в зеркале: на нее смотрит старая женщина…

Но потом она готовит завтрак и забывает об этом. И я слышу, как она поет…

Раненые старики… Это еще страшнее, чем раненые дети… Если дети ничего не понимают, то эти все понимают… Это правда.

Я слышу ночью, как меня окружают сны. У меня сны не страшные. Мне все время снится одно и то же… Как я ухожу из своего тела… Поднимаюсь высоко-высоко…

Первые дни грабители ходили в масках… Черные чулки на лицо натягивали… Потом без масок… Идет: в одной руке хрустальная ваза, в другой — автомат… Или: на спине — ковер, а на груди автомат болтается. Телевизоры тащат, стиральные машины… Женскую шубу несет… Мебель грузят… (Молчит.)

Девочка одна у нас повесилась. Мы пришли к ним в дом, пришли помочь. А ее бабушка говорит, что она любила парня, а он женился на другой. Ее хоронили в белом платье. Она из-за любви… Она любила… Никто не верил… Не мог понять. Как это из-за любви? Красивая девочка… Вот если бы ее изнасиловали…

Смерть не самое страшное из того, что я там видела… Не самое страшное… Как будто… Нет… Все можно вспомнить… Волнуюсь… Путаюсь в словах… (Молчит.) Мамина подруга… Тетя Соня… Она насмотрелась на все это и заболела. Слегла.

— Девочка моя, зачем после этого жить? — говорила она.

Я кормила ее супом из ложечки. Она не могла глотать… (Молчит.)

Я еще не готова исповедоваться… Открываться незнакомому человеку… (Молчит.) Не готова…

Они с оружием… Но они — мальчишки… Они еще маленькие… Восемнадцать — девятнадцать лет… Они еще недавно вешали кошек в подвалах… Разрывали лягушек на части, чтобы узнать, как устроен мир. Им никто ничего не объяснил… Если бы у них был хороший учитель физики… Или русской литературы… Наивно? Но я так думала. Или если бы у них была мама такая, как у меня… (Молчит.) Больше всего я люблю думать о маме… Вспоминать…

Как моя мама долго по вечерам расчесывает волосы… Тихонько покачивается и улыбается сама себе… Мама часто рассказывала о папе, как они любили друг друга. Я слушала, как старую сказку… О том, как сначала у нее был другой муж… Однажды она гладила ему рубашки, а он ужинал… И вдруг (это только с моей мамой могло такое произойти) она сказала вслух: „Я больше рожать от тебя не буду“. Забрала сына и ушла.

А мой папа бродил за ней по пятам. Ехал в автобусе. Ждал на улице. Отморозил зимой уши. Ходил и смотрел И однажды он ее поцеловал… Он любил клятвы: