Зачарованные тайной
Шрифт:
Что за шум тут поднялся! Те, кто больше других восхищался проповедницей, ныне воспылал самым праведным гневом к «бесстыжей твари», пробравшейся в наше общество. По отношению к ней употреблялись самые оскорбительные эпитеты. Цирковая наездница! Подумать только, какая мерзость!
Я не могла понять эту бурю негодования. Гарцевала дама на арене или нет, каким образом это связано с учением Баба?
Позже мне довелось встречать эту особу на Цейлоне. Она уже не носила шляпы с ромашками, изрядно постарела, но, по-видимому, продолжала гастролировать с проповедями. Как знать? Быть может, она никогда не была наездницей и не бывала в цирке, даже в качестве зрительницы?
Милые фантазии вздымали порой в нашем тихом омуте небольшие озорные волны, бившиеся о стены уединенных приютов, где «серьезные» гости усадьбы предавались
Медитация — это слово было у всех на устах. Все обитатели Адьяра считали себя йогами, ведь они жили в Индии. Все «медитировали» по тому или иному методу, смешивая несколько аналогичных или даже противоположных способов; мы не слишком требовательно относились к подобным вещам: мы «медитировали», и это главное...
Индийские книги изобилуют рассказами о пустынниках, йогах и других мудрецах, медитирующих в лесу. Разве не заманчиво последовать их примеру? Какие чудесные горизонты, должно быть, открывались перед духовными взорами этих отшельников в ходе долгих часов, проведенных без движения, в безмолвии, с полуприкрытыми глазами, у подножия какого-нибудь гигантского дерева!
Таковы были соблазнительные перспективы, будоражившие воображение некоторых милых любительниц поэтических, не слишком утомительных уходов от мира. Сразу же по прибытии в Адьяр они первым делом принимались искать подходящую обстановку для своих духовных занятий. Увы! Сколь ни велики были наши владения, а лес в них отсутствовал, только роща на берегу океана; не считая почтенного баньяна из Blavatsky garden [126] большие деревья были редкими и немногочисленными.
126
Сада Блаватской (англ.).
Между тем главным атрибутом декораций, в которые эти дамы горели желанием вписаться, являлось «подножие дерева», где они надеялись отыскать больше тени и тишины. Адьяр был тогда хотя и спокойным, но отнюдь не безлюдным местом: слуги, предоставленные в распоряжение постояльцев, сотрудники и прислуга различных отделов общества, обитавшие в Адьяре, день-деньской носились по дорожкам усадьбы, исполняя свои обязанности. Что касается тени, жаркому тропическому солнцу нет до нее никакого дела: как и одиночество, она приходит лишь ночью.
Итак, наши дамы вознамерились медитировать по ночам у подножия любого ближайшего дерева. Однако ночь в Адьяре значительно темнее, чем грезилось им в мечтах: здешний мрак густой и почти беспросветный. Дамы пребывали в раздумьях на пороге своих жилищ: как ориентироваться в темноте? Им было немного страшно, хотя они себе в этом не признавались. Почему бы не взять фонари?
Европеец не готов к встрече с буйной фауной. Тысячи тварей, избавляясь с наступлением ночи от зависимости, в которой их держит днем человеческое присутствие, резвятся вволю, рыскают в поисках пищи или партнера либо движутся ради одного лишь наслаждения летать, ползать, бегать, петь, свистеть, жужжать и ощущать полноту жизни. Эта ночная суета очень затруднительна для начинающего созерцателя, неспособного понять, что говорят тысячи голосов, возвещающих вокруг него о единственной Истине,
Вероятно, мои соседки не знали о случае, приключившемся с Сатьякамой, когда он пас стада своего учителя в лесу, и все живые существа и природные явления принялись говорить с ним и учить его [127] .
В Адьяре водятся большие и маленькие, безобидные и опасные змеи. Там нередко можно встретить легковозбудимую кобру [128] , раздувающую капюшон на шее и поднимающую плоскую голову, отмеченную знаком Шивы. Ее укус означает быструю смерть в этом глухом уголке, где нельзя рассчитывать на какую-либо медицинскую помощь. Красавица-кобра — не единственная смертельная опасность, которая подстерегает в Адьяре на дорогах. Тем не менее никто из нас не боялся этих грозных соседей. Мы не беспокоили друг друга; Адьяр был тихим и мирным оазисом.
127
См.
128
Мы также называем эту змею очковой змеей. Она достигает нескольких метров в длину, и ее укус чрезвычайно опасен.
Свет фонарей, качавшихся в руках полуночниц, шорох их шагов по густой траве растревожили лесную братию, и ее недовольство выразилось в необычном мельтешении среди сухих листьев. Похожее на узкий ремень существо коснулось ноги одной из женщин, которая отчаянно закричала: «Змея!» На этот вопль откликнулись одна за другой полдюжины начинающих йогинь, а затем в тишине уснувшего парка послышался гвалт испуганной беготни. Еще несколько мгновений пляшущие огоньки фонарей в руках беглянок рассекали ночной мрак, а затем шум и свет угасли, поглощенные безраздельной тишиной ночи.
Разбуженные слуги, спавшие на верандах у дверей хозяйских домов, тихо смеялись.
Слуги в Адьяре, как и повсюду в Индии, представляли собой любопытный фон жизни их хозяев — белых людей, за которыми они следили и которых судили без всякого снисхождения.
«Сагибы [129] нас презирают, и мы об этом знаем; мы презираем сагибов, но они об этом не знают».
Некоторые аборигены порой отваживались выражать эту истину вслух; большинство же держали язык за зубами и в результате извлекли из своего молчания практическую пользу: белые были изгнаны из Азии.
129
Сагиб, т. е. господин. Индусы называли так всех представителей белой расы.
Между тем в этой милой и забавной среде назревала драма. Одна молодая шведка, начитавшись «Упанишад» или руководствуясь другими мотивами, собралась повторить опыт Начикетаса и отправиться на свидание со Смертью, чтобы расспросить ее о Высшей Тайне.
Когда Ваджашравас, отец Начикетаса, совершил жертвоприношение вишхваджит [130] , Начикетас спросил его: «А меня, отец, кому ты отдашь меня?» Отец был раздосадован этим вопросом и ничего не ответил, но сын спросил его об этом во второй и в третий раз. В третий раз Ваджашравас, потеряв терпение, ответил: «Я отдам тебя Смерти» [131] .
130
Редко совершающееся жертвоприношение, в ходе которого человек отдает все, чем он владеет. Ваджашравас стремился возродиться среди богов.
131
Отец, который произнес эти слова в порыве гнева, сожалеет о них, но сын поучает его, что нельзя нарушать свое обещание, и он должен отдать его Смерти. Каким образом? В тексте говорится только, что отец послал сына к Смерти, то есть принес его в жертву. Из этого нам становится ясно, что в ту пору, когда составлялась «Катха Упанишада», из которой взят этот рассказ, в Индии совершались человеческие жертвоприношения. Мы видим этот обычай у всех народов. То, что Авраам не удивляется, когда Иегова требует, чтобы он убил своего сына Исаака, доказывает, что подобные жертвоприношения происходили у древних евреев так же, как и у их соседей. Вероятно, «Катха Упанишада» появилась после возникновения буддизма.
И вот Начикетас приходит к Яме (богу, олицетворяющему Смерть). Но Ямы нет дома, он возвращается лишь через три дня и просит у Начикетаса прощения за то, что заставил его ждать на пороге вопреки долгу гостеприимства. Во искупление своей вины он предлагает юноше исполнить три его желания. Начикетас называет их: во-первых, вернуться к отцу без риска навлечь на себя его гнев. Во-вторых, узнать обряды, позволяющие после смерти оказаться в обители богов.
Оба эти желания будут исполнены, обещает Яма. Начикетас вправе выразить третье желание: получить ответ на вопрос, который его действительно волнует.