Зачарованные
Шрифт:
— Сочтем за декоративный элемент, — решила она. — Вреда от этого нет.
Вдохновленная сей новаторской идеей, Никки приступила к следующему этапу своей кропотливой работы. Осталось, как говорится, начать и кончить. Но тут ее постигло страшное разочарование. Когда она приложила перед рубахи к спинке с тем, чтобы приступить к сшиванию, обнаружилось, что она слишком много срезала и что Сильверу Торну, насколько она помнила его габариты, в будущую одежку никак не влезть.
— Ох, ну, держись, мистер Серебряный Шип! Придется тебе, как видно, сесть на диету и малость
Сшить детали кроя с помощью рыбьей иглы и сыромятных ремешков оказалось намного проще, чем она думала. Осваивая эту операцию, Никки прибегла к методу прорезания ножом по краю кожи дырочек для сыромятных ремешков. Эти прорези, правда, то и дело получались длиннее, чем нужно, но в целом результаты трудов вполне удовлетворили ее, и хотя она понимала, что кому-то они могут показаться весьма сомнительными, но надо же, черт возьми, учитывать и то, что это первый в ее жизни скорняжный и портновский опыт. Вот именно, для первого раза не так уж плохо!
— В конце концов, — убеждала она отсутствующего мужа, — это ведь летняя рубашка, так что слишком большие прорези совсем не помешают, нечто вроде дополнительной вентиляции, чтобы вам, мистер, не было жарко.
Конах, которой предъявлен, был конечный продукт столь мучительного трудового процесса, дипломатично заметила:
— Я вижу, Нейаки старалась. В следующий раз сделаешь еще лучше, верь мне, дочка.
— Да я в этот раз хотела сделать как лучше.
— Серебряный Шип оценит старание молодой жены, — великодушно высказалась Конах. — Можешь, дочка, украсить рубаху птичьими перьями, тогда будет совсем красиво.
Незаметно поглядывая на свои до крови исколотые пальчики, Никки, однако, с последним замечанием не могла не согласиться. Она решила украсить изделие перьями буревестника и следующие три дня провела в тщетных поисках перьев, утраченных этой отважной птицей. Увы, пришлось остановиться на более прозаичном материале — на перышках, позаимствованных у престарелой утицы, полуслепой и растерявшей по всей деревне былую красу своих крыльев, но Никки была довольна и этим.
— Адские силы! Мне кажется, что Пикассо это наверняка понравилось бы. А что хорошо для Пикассо, то хорошо и для нас с Серебряным Шипом.
Серебряный Шип с трудом удержался от смеха, вовремя успев прикусить язык и не показав жене виду, насколько жалки плоды ее усилий. Более того, великодушно выразил желание надеть новую рубаху на следующий же день.
— Мы с парнями решили завтра немного поохотиться — ждем гостей из соседних селений, надо запастись провиантом. Вот и надену ее.
— Так ты уходишь на целый день? — не без тревоги спросила Никки.
— Если хочешь, я никуда не пойду, — успокоил он ее. — Ты что, боишься остаться на день одна?
— Да нет… Просто буду беспокоиться… Но мне не хотелось бы выглядеть испуганной квочкой.
— Скорее всего, так и будет. Не тревожься и ничего не бойся, маленькая гусыня. Я вернусь, и все будет прекрасно. Надеюсь раздобыть новые оленьи шкуры, чтобы тебе было из чего шить, — договорил он, не удержавшись от своей обворожительной усмешки.
Она тоже заставила себя улыбнуться:
— Была, не была! Уж как-нибудь я наберусь сил дождаться тебя!
На следующий день, ближе к вечеру, Никки готовила рагу из кролика, приправив его зеленью одуванчика и кукурузным хлебом и надеясь, что на сей раз ей не удастся испортить кушанье. Помешивая варево в котелке, она беспокоилась только об одном, чтобы на вкус оно оказалось лучше, чем на вид, и даже не заметила, как в вигвам вошел Серебряный Шип.
— Женщина, у тебя неприятности, — пророкотал он с порога.
Вздрогнув от неожиданности, Никки обернулась. То, что предстало ее взору, заставило ее челюсть отвиснуть, а глаза расшириться от удивления. Лицо Серебряного Шипа было красным, выражение его не предвещало ничего, кроме готовой разразиться бури. Но даже не это повергло Никки в оцепенение, а его новая рубаха. Если еще сегодня утром она хоть и плотно облегала тело, но все же не стесняла движений, то сейчас буквально сковала его панцирем, воссоздавая своей поверхностью весь рельеф его мускулатуры, а искривленная линия бахромчатого низа поднялась, обнажив пупок. То, что раньше прикрывало плечи, теперь стиснулось вокруг шеи, а разрез впереди, под подбородком, удушающе держал его за горло. Ярко-голубой буревестник, составленный ею из перышек слепой утки, теперь, казалось, тоже готов душить его своими деформированными крыльями.
Раздираемая противоречивыми чувствами — смехом и ужасом, — Никки, наконец, обрела дар речи и воскликнула:
— Что ты сделал со своей рубахой?
— Что я сделал с рубахой? — прогрохотал он. — Лучше скажи, что ты с ней сделала? Разве Конах не говорила тебе, что сначала надо хорошенько продубить кожу, а уж потом только шить из нее рубахи мужьям!
— Я… Торн, я дубила! Я старалась, но…
— Наверное, ты плохо старалась, у тебя, как видно, просто не хватило терпения, — гневно обличал он супругу. — Сделай ты все как надо, меня не сдавило бы так, стоило мне промокнуть!
— А ты промок, да? Что случилось?
— Оступился на камне, когда переходил реку. Да это бы ничего, если бы твоя рубаха, подсохнув на солнце, не принялась выдавливать из меня жизнь!
Все! Больше Никки не могла сдержаться. Ее обуял такой взрыв веселья, что она в изнеможении откинулась назад и присела на корточки. Начав, остановиться она уже не могла. Смех ее подчас переходил в вой, а из глаз против воли брызнули слезы.
Грозовые раскаты в его голосе многократно усилились:
— С меня на сегодня достаточно юмора, жена! Мои товарищи уже здорово повеселились на мой счет, времени у них было достаточно.