Зачем быть счастливой, если можно быть нормальной?
Шрифт:
В бытность премьер-министром Маргарет Тэтчер выразилась в духе своего дружка Рональда Рейгана, отдавая должное восьмидесятым, которые называли «десятилетие Я»: «Общества как такового не существует…»
Но пока я росла, мне до этого не было дела – и всех этих тонкостей я не улавливала.
Я просто хотела выбраться.
Моя родная мать, как мне рассказывали, была невысокой рыженькой девчушкой из района ткацких фабрик в Ланкашире, которая в семнадцать лет легко, будто кошка, вытолкнула меня на свет.
Она была родом из деревеньки Блэкли,
Когда родилась я, ткацкие фабрики уже ушли в прошлое, но низкие, стоящие встык длинными рядами дома остались – и каменные, и кирпичные – под пологими крышами из сланцевой черепицы. Скат сланцевой черепичной крыши должен быть не больше 33 градусов – с каменной же черепицей придется выдержать угол в 45, а то и в 54 градуса. Облик места полностью определялся тем, какие материалы были под рукой. По более крутым крышам с каменной черепицей дождевая вода стекает медленнее, задерживаемая неровностями и щербинками камня. А вот сланец более быстрый и гладкий, и, если такая крыша будет слишком крутой, вода обрушится с нее в водосточные желоба сплошной стеной. Наклон замедляет поток.
Типичные плоские серые неприглядные крыши северных рабочих районов выполняли нешуточную практическую задачу – как и промышленность, которую они снабжали рабочей силой. К ним привыкаешь, ведь, занимаясь тяжелым трудом, не отвлекаешься на красоту и прочие фантазии. Не ради красивого вида из окна строились эти дома. Мощеные толстенным песчаником полы, невзрачные крошечные комнатки, унылые задворки.
И даже выбравшись на крышу дома, увидишь лишь приземистые ряды дымоходов, изрыгающие клубы угольного дыма в туман, за которым прячется небо.
И всё-таки…
Пеннинские горы в Ланкашире – зачарованный край. Низкие, широко раскинувшиеся, массивные, твердые, с четко прорисованными гребнями холмов; словно грубоватые стражи, которые любят то, что не в силах защитить, и потому остаются на месте, склоняясь над уродливыми человеческими творениями. Испещренные шрамами и рытвинами – но всё-таки остаются.
Двигаясь по трассе М62 из Манчестера в направлении Аккрингтона, где я выросла, вы увидите Пеннинские горы – оглушительные в своей внезапности и тишине. Это пейзаж немногословный, неразговорчивый и упрямый. Не простая красота.
Но как же они прекрасны.
Где-то между шестью неделями и шестью месяцами от роду меня забрали из Манчестера и привезли в Аккрингтон. Отношения между мной и женщиной, которая меня родила, закончились.
Она исчезла. Исчезла и я.
Меня удочерили.
21 января 1960 года Джон Уильям Уинтерсон (рабочий) и Констанция Уинтерсон (госслужащая) получили ребенка, которого, как им казалось, они хотели, и отвезли его домой, в Аккрингтон, графство Ланкашир, по адресу Уотер-стрит, дом 200.
Этот дом они купили в 1947 году за двести фунтов.
В 1947 году зима
В 1947 году война уже закончилась, мой отец демобилизовался и изо всех сил старался заработать на жизнь. Его жена в тот год выбросила обручальное кольцо в сточную канаву и полностью отказалась от сексуальных отношений.
Я не знаю (и никогда не узнаю), действительно ли она не могла иметь детей или отказалась проходить через этот процесс по другим причинам.
Я знаю, что, прежде чем уверовать, оба они немного выпивали и курили. Не думаю, что у моей матери в те дни была депрессия. После палаточного похода, в котором они стали евангельскими христианами-пятидесятниками, оба отказались от алкоголя (кроме вишневой наливки на Новый год), а отец сменил сигареты «Вудбайнз» на мятные конфеты «Поло». Мать продолжала курить, утверждая, что сигареты помогают контролировать вес. Предполагалось, что курение – это ее секрет: она носила в сумочке освежитель воздуха и говорила всем, что это средство от мух.
Словно это самое обычное дело – держать в дамской сумочке средство от мух.
Она была истово убеждена в том, что Господь ниспошлет ей дитя, и, видимо, в том, что раз за появление ребенка отвечает Бог, секс можно смело вычеркнуть из списка дел. Не знаю, как к этому относился отец. Миссис Уинтерсон всегда говорила: «Он не такой, как другие мужчины…»
Каждую пятницу он приносил домой конверт с зарплатой, а она выдавала ему горсть мелочи, которой как раз должно было хватить на три пачки мятных конфет.
– Это его единственное удовольствие… – говорила она.
Бедный папа.
Он снова женился в семьдесят два года. Его новая жена Лилиан, на десять лет моложе и с весьма бурным прошлым, говорила, что спать с ним в одной постели – всё равно что лежать рядом с раскаленной докрасна кочергой.
До двух лет я орала как резаная. Это служило очевидным свидетельством моей одержимости дьяволом. О детской психологии в Аккрингтоне слыхом не слыхивали, и вопреки важным научным работам Винникотта, Боулби и Балинта о привязанности и травме из-за ранней утраты объекта любви, которым является мать, кричащий ребенок считался не крохой с разбитым сердцем, а отродьем дьявола.
Это наделило меня странной властью, но в то же время сделало очень уязвимой. Думаю, мои новые родители меня боялись.
Младенцы вообще пугающие создания – неприкрытые тираны, чья единственная вотчина – это их собственное тело. У моей новой матери была масса проблем с телом – своим собственным, отцовским, их телами вместе, а теперь еще и с моим. Она кутала свое тело в плоть и одежду, заглушала его потребности внушающей ужас смесью никотина и религии, травилась слабительными, от которых ее тошнило, сдавала свое тело врачам, которые мучали его клизмами и маточными кольцами. Она полностью подавила стремления тела к удобству и повседневным прикосновениям – и тут внезапно, не от плоти своей, не подозревая, с чем столкнется, она заполучила существо, которое было сплошным телом.