Зачем идти в ЗАГС, если браки заключаются на небесах, или Гражданский брак: «за» и «против»
Шрифт:
Лимузин отвез нас в маленький ресторан у Каховской. Пустой зал с имитацией камина, оленьими рогами и аквариумом принял нас.
Съесть я, как и Ольга, ничего не смог. Морс — вот максимум, на что меня хватило в тот день. Танцевали в общем зале, но быстрые танцы Ольге были уже не совсем удобны. Она волновалась, не слишком ли подчеркивает платье ее изменившиеся формы, но платье только-то и могло сказать, что эта женщина расцвела.
Часа через три настал разъезд. Проводили Ольгиных подруг, моих друзей с женами, родня осталась собрать со стола. Вина пили мало: интеллигенция…
К ночи разыгрался мороз. Мы взяли такси и поднялись в дом с двадцатью букетами, которые тут же
А мы на следующий день начали жизнь, которой никогда не жил никто из нас. Мы ждали ребенка.
…Позже я заезжал в ЗАГС за пакетом с фото и диском с видео. Что скажешь? Официоз. Сергей снял в сто раз лучше. С пониманием натуры, наверно.
Каждый из нас, живущих сегодня, безумно сложная структура — личность, со своими неповторимыми предпочтениями и реакциями на окружающее. Здесь, конечно же, не без издержек, и психологам-социологам на сегодня известны многочисленные массовые и индивидуальные фобии, комплексы, страхи. Некоторые, следует признать, настроены к обрядам крайне или умеренно негативно, порой буквально смертельно боятся их и предпочитают беречь от них свои чувства, другие же просто считают обряды не стоящими внимания. Кстати, эта так называемая толерантность к обрядности, то есть равнодушие к ней, берет начало почти в тех же источниках, что и негативистский настрой к ним, но представляет собой более терпимую форму протекания недуга.
Откуда известно, что боязнь публичных инициаций — недуг, а не симптом выздоровления? А вот это действительно серьезный вопрос.
Разлом общины, в которой с древнейших времен жили практически все рождающиеся, породил новый вид сознания — индивидуалистическое, в котором важны не постоянные отчеты обществу в том, кто ты и что ты, но отчетность прежде всего в этом самому себе, и лишь по внутреннему требованию, а не по введенному извне графику.
Помните? «Себе лишь самому служить и угождать». Это Пушкин.
Заповеди индивидуализма общеизвестны и… с каждым днем все удобнее, поскольку наилучшим образом приспособлены к утопии отсутствия общины: она вовсе не умерла, просто границы ее расширились до большого социума, в котором человек практически полностью потерял свое прежнее значение. К каждому из нас перестали пристально присматриваться и почти оставили нас в покое.
«Да живите вы, как хотите!» — сказала раздосадованная власть, у которой нет времени на долгие разговоры с каждым из нас, и мы зажили, как хотим. Другое дело, как это у нас получается и как вне постоянного надзора развивается наше и совместное, и частное бытие. И развивается ли оно вообще или автоматически, затверженно ходит по тем же самым кругам, которые нарезаны еще при царе Горохе, и ничуть не изменились, за исключениями разве что технического порядка.
Снова Солженицын:
— Не вините меня, друзья, — оправдывался Нержин, — ведь когда я рос, над нашими головами трепыхались кумачи с золотыми надписями Равенство! С тех пор, конечно…
— Вот еще это равенство! — буркнул Сологдин.
— А чем вам не угодило равенство? — напрягся Абрамсон.
— Да потому что нет его во всей живой природе! Ничто и никто не рождается равными, придумали эти дураки… всезнайки. — (Надо было догадаться: энциклопедисты.) — Они ж о наследственности понятия не имели! Люди рождаются с духовным — неравенством, волевым — неравенством, способностей — неравенством…
— Имущественным — неравенством, сословным — неравенством, — в тон ему толкал Абрамсон.
— А где вы видели имущественное равенство? А где вы
Чувствуете накал борьбы?
О да, айпады и айподы наши великолепны, но что же происходит с нашей душой? Не то же ли самое, что и тысячи лет назад, когда одна она — на крыше храма и все соблазны мира падают к ее ногам?
ТО, ЧТО ВСЕГДА БУДЕТ МЕШАТЬ НОРМАЛЬНОМУ БРАКУ
ХРУПКОСТЬ ПОСТОЯННОГО ВЫБОРА
Сходясь на совместное ведение хозяйства, люди, презирающие обрядность как рудимент (наследие прошлого) социальной истории, тихо перевозят немногочисленные вещи на одну из двух квартир и начинают сосуществовать в одном пространстве, полагаясь лишь на силу взаимной приязни. Исчезнет она — и человек вместе со своим дорожным чемоданом, бельем, ноутбуком и зубной щеткой растворится за окном, скроется в тумане цивилизации, оставив по себе воспоминания, а место его когда-нибудь займет другой, более подходящий.
Но разве мы в супермаркете?
Неужели супружество сегодня есть подвид выбора товара, соответствующего представлениям о его качествах, и как только товар этот в глазах потребителя портится, следует заменить его на более-менее подходящий аналог?
Как много судеб разрушено, как много душ опустошено в непрерывной гонке за товарами сегмента luxury. Эта гонка целиком и полностью на совести тех, кто является проповедниками недавней, но уже обреченной религии — потребления. Вы наверняка знаете, что первые супермаркеты столетней давности строились как храмы.
Зайдите в любой — московский ли, питерский — Елисеевский и убедитесь сами: алтарь, несомненный алтарь перед вами, рассыпавший дары в виде соков, конфет и пирожных там, где должны быть лишь свечи, иконы и слезы.
СЕГОДНЯШНИЙ БРАК И КУЛЬТУРА ПОТРЕБЛЕНИЯ
Человек — может ли он быть предметом потребления? Оказывается, да. Но будет ли прочным ли брак с человеком, который заранее объявлен товаром?
Ответим и на этот вопрос: вместе с религией потребления, которой не больше, чем 100 лет, мы сталкиваемся с религией хрупкости, которая уже родилась в недрах первой. «Глянцевое» начало характерно для субкультуры, обрубающей для себя все, что не относится к целевой аудитории.
Glamour говорит нам: а мир и не должен быть прочным и вечным. Наше бытие эфемерно — так пусть же оно хотя бы соответствует стандартам роскоши! И с этой довольно убогой философией в жизнь пытаются сопроводить целые поколения молодых горожан. «Меняйте декорации вокруг себя! Прочны и вечны в них только вы, остальное обречено изменениям!» — кричат с глянцевых страниц самые кромешные неудачники, разведенные по 30 тысяч раз, бросавшие своих детей и не могшие их родить, а то и вообще ни разу не вступавшие в серьезные отношения, не женившиеся, не выходившие замуж, тем более по любви.
В принципе, утверждение насчет постоянных изменений — отчасти самая правдивая правда. Неисцелимо в ней одно — и этого глянцевая культура не учитывает — стремление каждого из нас хоть к чему-то постоянному.
Для многих странствующих в этом мире важен, например, отчий дом — место, куда можно приходить время от времени и быть тем, кем был вначале, — ребенком. Или родные могилы, куда также время от времени приходишь и мысленно говоришь с самыми дорогими с детства людьми…
Но глянцевая культура ведет себя так, будто ничего этого — ни смерти, ни старости — нет. И некуда пойти, кроме как в себя.