Зачем сожгли моё чучело
Шрифт:
Что можно сказать Саше? Девушка, которую он любил много лет, забеременела от другого, он принял её и ещё не рождённого чужого ребёнка, а теперь она мертва. Пару часов назад её зарыли в землю, и он больше никогда её не увидит. Что мне сказать Саше? Держись, я буду рядом? Но я не буду. Через неделю я уеду в другой город и продолжу другую жизнь.
Мы пили дома у одного из нашей компашки. Это были «поминки для своих», как выразился Макс. Афтепати похорон. До этого мы зачем-то притащились на официальные поминки. Родственники Оли пригласили всех, кто был на похоронах, поминки это не свадьба, туда не выдают пригласительные в конвертиках, но я уверена, что нам не стоило туда идти.
Желающих пожевать
Я жутко замёрзла на кладбище, поэтому меня повело после первой же рюмки. Люди тихонько переговаривались, жевали и пили.
– Макс, когда мы уйдём отсюда? – голова кружилась, меня начало мутить.
Несколько столов, составленных в ряд, белая скатерть, чёрная одежда – на всех, кроме пары человек из наших. Не знаю, специально ли они бойкотировали траур, или у них просто не нашлось чистых чёрных шмоток. Они с удовольствием чавкали блинами и лакали водку.
– Ещё одна рюмка, и запустят следующих, – говорит Макс. – Мы решили по-своему собраться посидеть, поедешь?
Теперь мы все здесь, в прокуренной комнате. Кто-то пьёт коньяк, кто-то вино, кто-то пиво. Через пару часов все уделаются в слюни, включат музыку и буду подпевать. Обычная пьянка, я была на сотне таких, в этой же квартире. Вечер пятницы или похороны подруги – никакой разницы.
Я сидела на подоконнике и пила из не очень чистой кружки кислое вино. Не было сил разговаривать у меня одной – остальные горячо спорили о том, кто же всё-таки убил Олю. Достаточно выпив, скорбящие превратились в детективов.
– Да это точно Псиш. Кто ещё-то? Она достала его ревностью, обещала всё рассказать его девке, вот он и…
– Да не, харош. Она недавно с какими-то байкерами затусила, мутные типы. Вот ты что-то знаешь про этих байкеров, общался с кем-нибудь из них? Нет. Никто из нас про них ничё не знает. Это кто-то из них.
– Да зачем им это? И почему ты думаешь, что это именно мужик сделал? Может, это баба! Из ревности.
– Пока что улики есть только против Псиша, – спокойно заметил Макс.
Псиш был долговязым парнем с длинными чёрными волосами и двумя кольцами в нижней губе, всегда в одной и той же кофте в чёрно-красную полоску, как у Фредди Крюгера. Он не часто проводил с нами время, всегда приходил поздно ночью. Я не знала даже его настоящего имени. Знала только, что он был старше нас, и что у него уже лет шесть есть девушка. Это совершенно не мешало ему периодически спать с девчонками из нашей компании.
Однажды я целовалась с ним. В ту ночь мы пили пиво на крыше, под утро все разошлись, и мы остались вдвоем. Говорить нам было не о чем, поэтому мы сидели молча, потом он притянул меня к себе и поцеловал. Мы целовались долго, его язык активно и настойчиво ворочался у меня во рту. Мне не нравилось, но я не отстраняла его. Просто ждала, пока всё закончится.
После того, что мне пару дней назад рассказал Макс, я постоянно прокручивала в голове эту сцену. Каким-то образом Максу удавалось быть в курсе всего.
«У Псиша дома нашли кофту со следами крови, эту его, фреддикрюгеровскую. Только говорят, что это его кровь, а не Ольки. А ещё телефон её нашли, без сим-карты и разбитый. Он говорит, что она отдавала ему телефон на починку, и проверить это никак нельзя. Ищут системный блок, который унесли из её квартиры, но у него нашли только эту грязную кофту и мобилу. Короче, пока улик не хватает, но как-то слишком много совпадений. Пока что он единственный подозреваемый», – так он сказал.
От него же я узнала, что отцом ребёнка Оли тоже был Псиш.
«Не понимаю, как они сошлись с Псишом, но сошлись. Иногда она приходила ко
Наручники, батарея, ребёнок, проломленная голова и ухмылка в гробу.
Байкеры? Вряд ли.
Это точно сделал Псиш.
Я чувствовала, как зудит у неё внутри, когда она едет с Сашей выбирать детскую кроватку для ребёнка от другого человека. Чувствовала, как её разъедает изнутри что-то тёмное, мерзкое, ядовитое. В ней одновременно росла и новая жизнь, и новая смерть. Я видела глазами стороннего наблюдателя, сверху, как ночью, в кровати, она лежит и тайком от Саши пишет сообщение Псишу. Пишет, что не может без него, что хочет умереть, что пусть он придёт, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. А он читает, но ничего не отвечает ей. Трясущимися руками она продолжает умолять его, но он молчит, и тогда она начинает угрожать. Пишет, что он сломал её жизнь, значит, она имеет право сломать его. Что всё расскажет его девке и заставит его сделать тест ДНК, хотя и так понятно, что он отец, но она заставит. Она писала и писала эти угрозы, пока он, наконец, не ответил, что зайдёт к ней, и что им «надо поговорить». Кулак, сжавший все её внутренности, разжимается, у неё текут слёзы облегчения, она пишет ему, что ждёт его, и засыпает почти сразу – крепким и спокойным сном.
Утром она провожает на работу Сашу, а он не понимает, почему она в таком хорошем настроении, но радуется вместе с ней и растерянно улыбается. Закрыв за ним дверь, она бежит к шкафу и перебирает кофты и платья, прикидывая, в чём будет лучше выглядеть, учитывая округлившийся живот.
Через пару часов раздается звонок в дверь, и она открывает Ему. Ей осталось жить секунд тридцать, но она не знает этого и поворачивается к Нему спиной.
Дальше картинки нет.
Темнота.
Я видела всё это, лёжа перед сном в кровати. Это была моя колыбельная, мои «Спокойной ночи, малыши». После этого мне снились кошмары, в которых мы с Олей стоим посреди разрушенной площади, везде обломки, кирпичи, наверное, тут был взрыв или землетрясение. Она на одном конце, я на другом. Я кричу ей, чтобы шла ко мне, что нам надо выбираться отсюда, и она начинает идти, только идёт странно. Дёргается и изламывается, как будто двигается не сама, как будто к её рукам и ногам приделаны невидимые нитки, и кто-то дёргает за них. Из-под одежды выпирает огромный живот. Она спотыкается об обломки, но не падает, а продолжает идти ко мне, я не вижу её лица, оно скрыто длинными, грязными рыжими волосами, она всё ближе и ближе, и сейчас она подойдёт ко мне.
Я просыпаюсь от собственного мычания, сердце колотится. Включаю свет, глубоко дышу, тру глаза, очень болят глаза. Беру с тумбочки зеркальце, смотрюсь в него и в ужасе отбрасываю. Белки глаз почти целиком красные. В них лопнули капилляры.
– Тебе хреново?
Я морщусь и мотаю головой, она раскалывается.
Я всё ещё на поминках. Передо мной стоит Макс с бутылкой пива в руке.
– Да, что-то плохо. Поеду домой.
Я обуваюсь, пытаясь сохранить равновесие, потом плюю на это, сажусь на пол и неслушающимися пальцами завязываю шнурки.