Зачем звезда герою. Приговорённый к подвигу
Шрифт:
«Это куда же ты запропастился? С бабами своими, что ли, закрутился? Золотою стрелой Купидона стреляешь? Так ты уже как будто отстрелялся?» – размышлял Стародубцев, лёжа на кровати у больничного окна.
Лицо его было печальным. И вдруг он так задорно расхохотался – даже рот сам себе запечатал ладошкой, чтоб никто не услышал.
Солдатеичу вспомнилась одна развесёлая байка, с полгода назад рассказанная самим Купидонычем.
Шило в мешке не утаишь, говорил он. А золотую стрелу Купидона тем более. От этих стрел обычно пострелы нарождаются. Ну, вот и получился
Простодырый деревенский мужичок по фамилии Вахлачкин и по прозвищу Вахлак в доме своём растил, растил сынишку, а потом глаза разул – купидончик вылитый, парнишка-то. Вахлак разъерепенился, потряс жену, как грушу и докопался до правды – был, дескать, грех.
Мужик ружьё сграбастал и айда – отыскал бригадира в полях у реки, вышел из-за дерева и говорит:
– Слезай, паскуда. Буду судить.
Не моргнувши глазом, бригадир сказал: – Прошу зачитать приговор.
И Вахлак зачитал – наизусть.
– Понятно, – вздохнул Купидоныч. – Имеешь право. Не возражаю. Дай только перед смертью покурить.
– Перебьёшься. Так подохнешь, гад. – Так даже фашисты не расстреливали.
Деревенский дядька дрогнул – он же не фашист. – Ладно. – Подошёл и кисет вынимает. – Покури, паскудник.
А Купидоныч в разведку ходил, ему пальца в рот не клади. Мужик даже не успел ещё кисет достать, а фронтовик уже его обезоружил.
– Тихо, земляк, не пыли и не бойся, я в тебя стрелять не собираюсь. Ну, виноват я, прости дурака. Но я тогда не знал, что эта баба – твоя жена. Только почему она смолчала? А? Не знаешь? Может, потому что ты хреновенько стреляешь по ночам? Я вот, например, стреляю хорошо и днём, и ночью. Хочешь, покажу? Только твоё ружьишко – дрянь, ворон пугать. – Купидоныч ловко распатронил старую двустволку – патроны в карман себе сунул. – На, держи свой пугач. У меня имеется кое-что получше.
Сплюнув через тёмную щербатинку, Рукосталь достал винтовку из-под сена в своей таратайке. Достал из кармана потёртый пятак, показал вахлаку деревенскому и пошёл, прилепил монетку на берёзу – метров пятьдесят. Отличный Ворошиловский стрелок, он душу из монеты моментально вынул – осталось что-то вроде медного кольца.
– Держи, браток, на память, и не обижайся. – Купидоныч протянул дырявую монету мужику, который стоял, будто в цирке, разинув рот, глазел на представление.
Но потом этот вахлак всё же спохватился.
– И ты держи! – Он треснул по бригадирской морде. Купидоныч с ног долой слетел. Откатился к телеге. Кровушку вытер с губы.
– Имеешь право, – сплюнул, поднимаясь, – а то я бы тебя уконтрапупил.
Вот так помирились они. И после этого Купидоныч замужних баб не трогал. Сначала паспорт спросит и посмотрит – нету ли штампа? И только лишь потом – у койку. Так он сам рассказывал, неисправимый врун и хохотун. Замужних баб не трогал – это верно. Зато других, которых не пересчитать – продолжал обслуживать до самого последнего денька. Точнее говоря, до самой последней ночи, когда из него улетала золотая стрела Купидона – жаркая прощальная стрела. И тогда впервые, может быть, прослезился
– От Советского информбюро! – провозгласил он, как Левитан о победе над фашистской Германией. – Ромашки спрятались, поникли лютики! Одной заботой меньше! Баба с возу – кобыле легче! Вот теперь я к жене – с чистой совестью! Никогда теперь не буду изменять! Ха-ха!
Жену себе он выбрать постарался – от природы тихую, покорную, с детских лет затурканную. Жена воспринимала Купидоныча таким, каков он есть – восприятие мудрых. Главное, что был он мужиком хозяйственным, работящим, всегда заботился о доме, о семье. Ну, а то, что налево любил заворачивать – почти что у всех мужиков походка такая.
Первые годы после войны Рукосталь порывался уехать в Калерию, «на Валаам, грехи замаливать». Но потом передумал.
– Как я брошу тебя, Гомоюн? – говорил он, сам себе удивляясь. – Ты же без меня загинешь на фиг.
Да, человек он был преданный. Стародубцев когда-то на фронте прикрыл его, от верной смерти спас, вот откуда была эта преданность. Вот почему они вместе приехали в эти края. Дома свои вместе построили, помогая друг другу. И все праздники вместе встречали, все трудности вместе превозмогали. И вдруг он запропал куда-то. Странно.
Глава тринадцатая. Пропала держава
В застиранном, пожульканом, некогда белом халате, накинутом на широкие плечи, в больничных стоптанных шлёпанцах, небритый, как ёжик, нечёсаный – Рукосталь был почти не узнаваем. От него пахло свежестью осенней улицы, ядрёным табаком и еле уловимым выхлопом от выпивки – от самогонки, хитроумно выгнанной из пулемёта, приспособленного под это поганое дело.
В четырёхпалой руке посетителя болталась необъятная чёрная авоська, похожая на кусок от футбольной сетки, в которой были гостинцы: полосато-зелёный мячик-арбуз, банка соку и что-то ещё.
Присев на край постели, ржаво заскрипевшей, Рукосталь бегло осмотрел палату.
– Кордоны кругом, – заворчал. – Идёшь, как за линию фронта.
– Это ещё Доли нет, а то бы не прошёл. – Ну, да. Ей же взятку на лапу не дашь.
– Что? Как ты сказал? Ты про Вятку или про кого?
– Да, про это самое. Мы же ребята вятские, ребята хватские. – Купидоныч вяло усмехнулся, а потом угрюмо завиноватился: – Раньше навестить никак не мог. Дела.
– Всё стрелы мечешь? – подъелдыкнул Стародубцев. – Какие на фиг стрелы? Давно уж отметал. Я же рассказывал…
Левое ухо у Солдатеича, войною посеченное с верхнего краю, в последнее время частенько свербело.
– Все как сговорились, – пробухтел он, царапая ухо. – Рассохин умотал, ты тоже.
– Времечко такое, Гомоюн.
– А какое «такое»? Да, кстати! – вспомнил Стародубцев. – Твои часы трофейные идут?
– Сломались, бляха-муха. Столько лет исправно шли. И вдруг…
– И мои остановились. Как это понять?
– А вот так и понимай: остановилось время, брат. – Хоть бы Николик приехал, наладил.