Зачем звезда герою. Приговорённый к подвигу
Шрифт:
Однополчанин побыл ещё немного и ушёл, потому как в дверь палаты стала поминутно заглядывать медсестра с большими испуганными глазами. Умоляющим голосом она лепетала, что новый доктор может скоро объявиться и тогда он обязательно вытурит её, уволит за то, что по палатам посторонние шастают.
Оставшись в одиночестве, Степан Солдатеич задумался над кошмарной новостью насчёт землетрясения. Голова шла кругом от этой новости. На стены лезть хотелось. Но потом он подумал: «Да нет, что-то здесь перепутали. Так не должно
Курить захотелось. Он пошарил по тумбочке. Нету. Смял пустую пачку. Бросил под кровать.
«А где же Доля? Когда придёт?» Он посмотрел на чёрную авоську, принесённую Купидонычем. Дрожащими руками распечатал томатный сок в литровой картонной упаковке. Налил в стакан и удивился – сок прозрачный как слеза. Стародубцев понюхал и сморщился.
«Этого мне только не хватало!» – подумал, вспоминая оригинальный самогонный аппарат Купидоныча, который он придумал сотворить из пулемёта – к водяному охлаждению присобачил все необходимые детали.
Глядя на стакан с прозрачною слезой, Солдатеич задумал-ся. Жилистая тёмная рука, державшая яблоко, непроизвольно стала сжиматься с такою чудовищной силой, как будто яблоко в тиски попало. Сок сначала сдержанно заплакал – закапал на половицы. А затем уже яблоко всхлипнуло в кулаке и заревело – струйки побежали по полу, извиваясь тонкими сверкающими змейками. И вдруг эти две сверкающих змейки сделались похожи на железную дорогу, если на неё смотреть издалека.
И только тогда Стародубцев отчётливо вспомнил тот странный сон, который в последнее время не давал покоя своей тревожной смутностью.
Там, во сне, блестела железная дорога, уходящая за горизонт – в светлое будущее. А по дороге чешет паровоз, круглая железная башка его кудрявится чёрными чубами дыма. А за паровозом тянется, покряхтывая, огромный пассажирский состав, гружёный горами Кавказа, налитый морями Прибалтики. Сияют храмы Киевской Руси. В цистернах плещется вино Абхазии, вино Молдавии. И шумят, звенят кругом народы – люди союзных республик. Люди весёлые, люди счастливые, едут с гармошками, с песнями, с красными знамёнами и транспарантами. И вдруг – на ровном месте будто бы – пассажирский состав с грохотом валится под откос. Горы Кавказа ломают хребты, Рижское взморье выплеснулось куда-то в грязь, в болотину. И всё, что было красными знамёнами и транспарантами, – всё превращается в лужи и озера дымящейся крови.
«Мать моя родина! Что теперь будет? – застонал Стародубцев и машинально хлебнул обжигающий сердце напиток. – Ну, где моя Доля? Где курево взять?»
Он пошёл на поиски.
В коридоре было сумрачно и пусто, если не считать обшарпанной каталки, притулившейся около стены с плакатами, грозящими погибелью тому, кто не соблюдает правила гигиены. Пол в коридоре густо поклёван костылями и тросточками всех времён и народов – такое создавалось ощущение. Местами пол до блеска отполирован шарканьем шагов. Затёртые шляпки гвоздей там и тут словно подмигивали Стародубцеву – давай, дескать, смелее. Затем попалась крупная серебряная шляпка, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся
Костыль был на хорошем резиновом ходу – бесшумно помогал. Прихрамывая, Стародубцев заглянул в ближайшую палату. Запахло мочой и лекарствами. Послышался храп. На кроватях вповалку лежали два мужика в одинаковых «арестантских» халатах – белые полосы на чёрном фоне. Один из «арестантов» с головы до ног перебинтован – только дырка для храпа и дырка для глаза. Второй без руки – пустопорожний рукав до полу свесился, подрагивая в такт могучему храпению. За тумбочкой виднелась пустая поллитровка. На полу газета с заголовком: «СОВЕТСКИЙ СОЮЗ ПРИКАЗАЛ ДОЛГО ЖИТЬ».
Заголовок этот – будто ножом пырнул под сердце. Даже в глазах потемнело. Захлопнув дверь, он прислонился к стенке, затылком ощущая прохладу и чувствуя, как волосы дыбарем становятся. «Значит, всё-таки правда! – промелькнуло в мозгу. – А мне всё не верится».
В поисках курева двигаясь дальше, он оказался у двери ординаторской. Заглянул туда, увидел Бударковича: краснощёкий, в свежестиранном халате сидел за столом и качал головой, плотоядно облизывал губы и ухмылялся, перелистывая журнальчик с фотографиями полуголых и голых девиц, – Солдатеич это увидел немного позднее.
– В чём дело? – заметив больного, Бударкович посуровел. – Почему не в палате?
– Курить охота, спасу нет. – Я не курю и вам не советую.
– Поздно советовать. Я, наверно, лет с десяти как засмолил на покосах, дак теперь уже вовек не бросить.
Доктор захлопнул фривольный журнал и совершенно спокойно сказал:
– Сочувствую.
Двумя руками опираясь на рогульку деревянной тросточки, Стародубцев как-то криво и недобро улыбнулся.
– Ты мне сочувствуешь? Хе-хе. Вот насмешил. Это я тебе должен сочувствовать, милый.
Чёрные глаза-горошины под белой шапочкой на несколько мгновений увеличились.
– Что за тон? Почему вдруг на «ты»? И какой такой «милый»?
На краю стола лежали тёмно-синие резиновые перчатки. Стародубцев не спеша, демонстративно стал их натягивать, едва не разрывая.
– Я сейчас тебе поставлю клизьму и тогда ты, сука, всё узнаешь!
Бледнея, Бурдакрович медленно поднялся из-за стола. Был он парень крепкий, спортом занимался – бицепсы проступали из-под халата, грудь широко бугрилась. А фронтовик был перед ним – далеко не богатырь. Да к тому же больной, почти одноногий.
– Идите-ка лучше в палату. Говорю по-хорошему. – Сначала ты уйдёшь отсюда. Я тебя, недоноска, уволю. Молодцеватый доктор, свирепо запыхтев, сделал руки коромыслом и пошёл на больного, чтобы скрутить и выставить за дверь. И вдруг…
Фронтовик отшатнулся назад и при помощи тросточки с черно-резиновой дулей заставил Бурдакровича согнуться в три погибели – удар пришёлся в область солнечного сплетения. Ну, а дальше было проще. Приём рукопашного боя опрокинул доктора на пол. Крахмальная белая шапочка слетела под ноги – превратилась в растоптанный блин.