Зачеркнутому верить

Вертолета ФСБ долго ждать не пришлось. Я едва успел передать командиру автороты капитану Полуэктову свой «Мустанг» вместе с документами. Полуэктов человек по своей природе дотошный, хотя передача планировалась и без акта, он, как говорится, на всякий пожарный, составил акт, дал полное описание машины, всего, что в ней находилось – домкрата, инструментов, запасного колеса на легкосплавном диске, не таком, как установленные на машине, но в общем схожем настолько, что в движении разницы не было бы заметно. Перечислил и описал все повреждения. Оставил несколько

строк для внесения данных о скрытых повреждениях (но скрытые повреждения, согласно сноске в акте, могли быть внесены только при согласовании со мной) и дал мне акт на подпись. После чего сначала подписал сам, потом позвонил майору Оглоблину и договорился об утверждении акта.

При этом в акте никак не оговаривалась дальнейшая судьба спортивной машины. Мы даже поговорить на этот счет не успели, потому что мне позвонил диспетчер с вертолетной площадки и сообщил, что легкий вертолет «Bell 407» прибыл за мной и за старшим лейтенантом Аграриевым, который сдавал «Мустанг» вместе со мной.

Я попросил капитана Полуэктова разрешить добраться до вертолетной площадки на «Мустанге». Капитан согласился и сел с нами в машину с тем, чтобы потом отогнать ее в гараж, где команда автослесарей примет машину в работу и попытается сделать из нее что-то лицеприятное. На прощание я пролетел по военному городку как вихрь. До этого на таких скоростях я ездил только на учебном автодроме ФСО, обучаясь умению разворачиваться на месте с помощью дрифта. Здесь я словно бы пробовал, на что способна машина, с которой я расстаюсь, так и не успев к ней привыкнуть и сильно привязаться.

Что человек способен привязаться к автомобилю, я не сомневался. Пусть это и неодушевленный предмет, тем не менее привязывается же он к дому, в котором живет много лет, к городу или к родной деревне.

Точно так же обстоит дело и с автомобилем. Я помню, у нас в батальонном штабе был один капитан, который купил себе «Шевроле Ниву», и сначала ругался из-за долгого разгона и низкой скорости, но потом привык, оценил внедорожные качества машины и уже не желал менять ее даже на самую современную иномарку. Как он сам признавался, привязался, прикипел душой. Правда, потом этот капитан привязался к люстре и умер, но это другой вопрос.

У меня же просто еще не было времени, чтобы привязаться к «Мустангу». Оценить я его успел, и восторг некоторый почувствовал, особенно в начале разгона, когда сила рывка при наборе скорости вдавливает тебя в кресло. Но так, чтобы плохо себя без этой машины чувствовать – такого не было. Мне при этом казалось, что старший лейтенант Аграриев, который даже за руль ни разу не сел, привязался к «Мустангу» больше меня. По крайней мере, об этом говорил его взгляд, когда я уступил место за рулем капитану Полуэктову, а сам направился на площадку, где стоял с открытым люком вертолет «Bell 407». Сначала Аграриев пошел со мной рядом, потом стал оборачиваться на «Мустанг» и в итоге оказался у меня за спиной.

Меня, признаться, слегка удивило, что Аграриев и наш начальник штаба майор Оглоблин прекрасно друг друга знают. Более того, они даже разговаривают на «ты». Я, конечно, помнил, что Оглоблин был когда-то командиром роты, в которой Аграриев командовал взводом. Но сам мой напарник словом не обмолвился о добрых отношениях с начальником штаба сводного отряда. И когда я высказал свое удивление вслух, сам майор сообщил:

– Мы с Анатолием когда-то в одном доме жили в военном городке. И жены у нас, скажем так, слегка в то время дружили.

Я знал, что в военных городках часто строятся типовые дома на две семьи – дом один, а входы разные, с противоположных торцов. Но Аграриев,

когда у нас в оперативном отделе «Сектора «Эль» зашел разговор об Оглоблине, словом об этом не обмолвился. Таковы отношения между людьми в «Секторе «Эль», где превыше всего ставится умение хранить тайну как собственную, так и чужую. И потому я, уловив, что Оглоблин назвал старшего лейтенанта по имени, понял, что это настоящее имя, но внимания на этом не заострил, словно бы и не заметил.

А вот имени неразговорчивого пилота вертолета я в прошлый с ним полет так и не узнал. И в этот раз не видел необходимости спрашивать. Если нужно будет, сам скажет. Судя по возрасту, пилот должен быть из старших офицеров. А меня служба отучила задавать лишние вопросы вообще. Тем более – старшим офицерам. Если задашь вопрос младшему по званию или равному себе, то ответ может прозвучать хотя бы по принципу элементарной человеческой вежливости и уважения к армейской субординации. А старший по званию уже имеет право вопрос просто проигнорировать и на вежливость ему по большому счету наплевать. Это тоже субординация, только с другого конца.

Тем не менее, завидев нас, пилот вертолета вышел из кабины и энергично шагнул нам навстречу, поздоровался за руку, но выглядел он, как мне показалось, еще более мрачно, чем в первый раз.

– Что ты с подполковником Саенковым не поделил, капитан? – спросил меня вертолетчик, как только мы поднялись в VIP-салон, где Аграриев восхищался удобством кресел.

– Я? С Валентином Валентиновичем? – переспросил я с откровенным удивлением, выходя из салона за рюкзаками. Пилот шел за мной, привязанный разговором. – Мы с ним давно уже, кстати, не встречались и даже не созванивались… Последний наш разговор был ночью, перед тем как вы меня в Моздок доставляли, товарищ… – я словно бы спрашивал звание. И даже без «словно бы» – спрашивал.

– Подполковник Сокуров, – представился вертолетчик, оправдывая мои ожидания относительно его звания.

– Товарищ подполковник, – повторил я. – А откуда у вас, разрешите спросить, такие сведения? Если они идут не с моей стороны, то, следовательно, могут идти только со стороны подполковника Саенкова.

– Подполковник Саенков у нас в управлении считается штатным хреновым шутником, – мрачно сообщил вертолетчик. – Хотя у нас он только прикомандирован на полгода из Московского областного управления и скоро уже должен будет возвращаться домой. Когда он давал мне задание на повторную доставку вас в Моздок, то шутя сказал, что я имею право выбросить вас на половине пути и вернуться…

– Даже так… – я к подобной шутке отнесся вполне серьезно. Не менее серьезно, чем сам пилот вертолета. Но обеспокоенности своей не показал. А пилот объяснил свое настроение:

– Беда в том, что подобную же шутку подполковник Саенков выдал почти полгода назад, в самом начале своего пребывания здесь, когда на Ми-4 вывозили отдельную мобильную офицерскую группу. Тоже, кстати, в Моздок. Пять офицеров спецназа ГРУ, которые не поладили с Саенковым по какому-то вопросу. Подполковник тогда точно так же сказал пилотам. Вертолет в пути потерпел аварию и упал на склон хребта. Высота была небольшая, но приземлиться было невозможно. Места для приземления не нашлось. С хребта в пропасть летели. Потом тела по ДНК определяли. Но там уже от тел-то ничего не осталось. А экипаж опытный был. Лучшие, считай, вертолетчики нашего отряда. И что случилось с машиной, никто выяснить не сумел. По склону хребта все по винтику разлетелось. Подполковник Саенков накаркал… Ладно, шуткам час, а работу делать все равно надо. Летим… В кабину сядешь, капитан, как в прошлый раз, со мной?