Зачет по выживаемости

Гриневич Василий Михайлович

— Ну!

— Вместе с прогрессией болезни.

— И они погибли?

— Кто?

— Ну, эти ребята с «Орегона»?

— Да, погибли.

Мне вдруг стало не по себе. Я уже больше не сомневался, что мы столкнулись с таким же оборотнем, как около Канопуса. Но я вдруг понял еще кое-что. Как погиб экипаж косморазведчика и как запросто можем погибнуть мы.

Я неожиданно ясно представил, что вот, через два-три дня мы встретимся, и ни у меня, ни у Алексея не будет стопроцентной уверенности, что напротив

нас — свои. Более того, и у них не будет такой уверенности по отношению к нам! Запах? Чепуха. Дело решают секунды, когда вооруженные люди стоят друг против друга.

Мы все оказались разделены: я и Алексей с Гриней и Валентином и, наконец, Юрой!

Я вдруг ясно вспомнил еще что-то. Паузу, которую сделал Поль, когда Валентин перед выброской спросил об оружии. Поль словно запнулся на секунду. «Вы не будете приземляться. Оружия в мезонаторе нет». Врал? Неужели все было просчитано заранее: время падения НЛО, оборотень, и, чтобы частично обезопасить нас, нас решили не вооружать, дабы мы не погибли, как экипаж косморазведчика?

Обезопасить?

— С-слушай, Леша, ну ты просто убил наповал! Юра сейчас слышит нас?

— Да. Юра! — позвал Алексей.

Пауза. Нет ответа.

— Что за черт? Юра! Заяц!

Только этого не хватало. До звездоскафа отсюда сто семьдесят километров. Что может помешать этой твари обернуться птеродактилем, какой-нибудь летающей ящерицей и покрыть это расстояние за два-три часа? Еще утром. Еще вчера!

Мне вдруг показалось, что это дурной сон, что стоит сделать над собой усилие и можно очнуться в нормальном мире, где сейчас не ночь, а день, где нет никаких оборотней, а есть нормальные звездоскафы, База Астрошколы, мама, отец.

— Заяц!

Жарко. Нижние люки в чреве «Британика» открыты. Вокруг кромешная тьма, только из распахнутых люков падает свет на плиты космодрома. Люки открыты!

Мы полчаса трепались, а Юры, возможно, уже нет в живых. А тварь, оборотень этот, урча и взрыкивая в инфразвуковом диапазоне, пытается настроить голосовые связки, чтобы ответить нам.

— Заяц!

— Леша, дай спирофон!

— С ним все в порядке. Ты еще уронишь его в темноте.

— Дай, я тебя прошу!

Со спирофоном действительно все в порядке. Некоторое время, стараясь подавить панику, я прислушивался к шороху и потрескиванию атмосферных разрядов и вдруг услышал звук шагов.

— Юра! — заорал я так что, наверное, спирофон, лежащий в чреве «Британика» на каком-нибудь пыльном контейнере, подпрыгнул и забил хвостом, как пойманная рыба.

Шаги… Ближе.

— Юра!

— А? — шум дыхания, голос какой-то надтреснутый.

— Юра!

— Ну, я, я.

— Что у тебя с голосом?

— Ничего у меня с голосом. А почему ты спрашиваешь?

Секунду или две, чувствуя, как паника отступает, я лихорадочно соображал, что ответить.

— Ты ушел со связи, и мы начали беспокоиться. Что-нибудь случилось?

— Нет.

Небольшая странность, но он не назвал меня по имени, не удивился, почему спирофон не у Алексея.

— У тебя все в порядке?

— У меня?

— Да. Куда ты делся? У тебя грузовые люки закрыты?

И тут Юра (Юра?) замолчал. Надолго. Даже шорохи

и трески исчезли из эфира. За несколько секунд время загустело, затвердело, как кристаллизующаяся глыба льда, и тяжелой плитой с шумом обрушилось куда-то вместе с надеждой, что вот ничего не случилось и все в порядке.

— Ну? — спросил Алексей.

Я поднял глаза. Сверкнула молния. Алексей перегнулся через край гнезда и смотрел на меня. Целая вечность прошла, пока не громыхнул гром. И в течение этой вечности я вдруг увидел, как неузнаваемо и страшно начинает меняться его лицо.

9

От моих дверей до Астрошколы было восемьсот двадцать шагов. Если не спешить — четверть часа в прогулочном темпе. Через старый парк, мимо пруда, по широким ступеням сквозь портал… От дверей Алексея и того меньше — семьсот девяносто. Мы выросли с ним в одном доме. Только вот созвездия из наших окон открывались разные.

Лето в детстве нескончаемо длинное. Это целая эпоха. Геологический период. Почти вечность. За один день от рассвета до заката можно прожить несколько жизней. Начиная с июня, мы бесконечными часами пропадали на Днепре.

(«Не буду я врать в отчете. И тебе не советую».)

Но вот заходит солнце. Сумерки. Разноцветные блестки скоростных глайдеров над городом. Лохматый флер облаков перечеркнут инверсионным кильватерным следом лунного грузовика. Пухлый том Герберта Уэллса на подоконнике. Споры до хрипоты. «Война миров? — издевался надо мной Алексей, — Да такое в принципе невозможно!» И все это на фоне меркнущих летних сумерек за распахнутым окном.

А потом ужин. Мама угощает печеньем и виноградом. Телефонный звонок. «Мой Лешка у вас?» — «Я здесь, здесь. Иду».

«Сколько можно пропадать? Десятый час. Что ты там жуешь?» — «Ну, м-мм…» — «Спасибо хоть сказал, а?»

(«Только вот, что я тебе скажу: это была необходимая самооборона».)

«…Спасибо».

(«Более того, я подозреваю, что все эти зачеты шиты белыми нитками».)

Никто и вообразить себе не мог такого: атака изнутри. И от кого исходит нашествие — неизвестно. Они безлики и беззвучны. Невидимы. Может быть, миллионы лет назад к окраинам нашей Галактики занесло корабль сверхцивилизации. Откуда? Из антимира? Параллельной Вселенной? Да не все ли равно? Факт в том, что они были поставлены перед выбором — двигаться дальше нельзя — или аннигиляция и самоуничтожение, или… Проникнуть в чужой мир через мозг будущих его обитателей. Проникнуть, а значит, и завоевать.

Этот сюжет мог бы показаться восхитительным Герберту Уэллсу с точки зрения профессионального литератора. Возможно, он бы даже написал на эту тему новый роман, но представить себе опасность реального вторжения изнутри, более того, вторжения через тебя самого, такое могло привидеться разве что в предсмертном кошмаре. Сражаться? С кем? С собственной тенью? С самим собой? С луной, от которой падает тень?

За тысячи лет истории вся мощь человеческого разума была направлена на оттачивание оружия для борьбы с осязаемым противником, досягаемым для стального клинка или свинцовой очереди.