Зачётный профессор
Шрифт:
— Вопрос третий…
— Это не экзамен, их всего было по два! — губы Ники дрогнули. Ей стоило больших усилий, чтобы не улыбнуться.
— А у меня очень много вопросов… странно, наверное, попался бракованный билет.
— Сколько можно сочинять и выдумывать, Костя? — доцент положила ладони на стол и стала играть по нему пальцами, как на пианино. — И врать.
— Да, вы правы. Я много врал. С самого начала врал. До конца врал. До последней минуты.
— Я это уже всё знаю…
— Но теперь я хочу говорить правду.
— Я её отлично слышала, — они посмотрели друг на друга. Щелканье
— Я люблю тебя, Ника, — весь шум прекратился разом, одновременно, — обман состоял именно в том, что я не мог признаться в этом. Даже себе. Никому. Потому что ты была права, и я трус. Трус, который влюбился, возможно, с первого взгляда, и придумал сотню способов, как заставить себя отнестись к тебе легкомысленно и не думать о тебе, но всё пришло к тому, к чему и должно было. Как бы я ни испугался возникших чувств, желая избавиться от них, они меня настигли. Я люблю. То, чего я всегда боялся случилось, и, как странно, страха больше нет. Я боюсь только одного: что ты никогда не простишь моей трусости и не поверишь мне больше ни на минуту.
— Ты достаточно благоразумен, чтобы понимать это без моих слов.
— Однако, вопреки тому, что я понимаю, я продолжаю чувствовать. Я люблю тебя, Ника и…
— Ты слишком много раз это сказал, — повела она носом и отвернулась к окну, — то, что ты лизал, сейчас слипнется.
— Я в курсе, что тебе нравятся более решительные мужчины, те, что способны на поступки, а не пустословы. Но продемонстрируй я свою любовь действием сейчас — нас выгонят из университета, обоих, — Ника всё-таки улыбнулась и он, расслабившись, повторил это за ней.
— Я уезжаю в Италию, Костя. Это бесповоротно.
— Италия — не другая планета. Ты вернешься.
— А если нет?
— Я приеду.
— Мне не нужны неприятности ещё и там.
— А если уравновесить приятностями? — молодой человек выжидающе смотрел, когда к нему снова повернутся, но Ника застыла, всё ещё отстраненная, хоть и слегка подобревшая. — Знаешь Пизанскую башню? У меня на неё планы.
— Костя, — женщина повернулась к нему, но лучше бы не делала этого. Вместо тепла и надежды в ней было что-то чуждое, что-то, чего ему по-прежнему было не понять. — После первой боли в своей жизни я не могла прийти в себя десять лет. Да, мне казалось, что я давно забыла обо всем, но моя жизнь говорила совсем о другом. Теперь, когда всё повторилось… не думаешь же ты, что я раскрою тебе объятья и забуду обо всем за один день?
— Я надеялся, что ты отойдешь за пару часов, — сыронизировал Костя.
— Ты набрался у меня несмешного юмора, — Ника приподняла один уголок рта вверх, — я не знаю, когда смогу вновь… вновь смогу быть собой. И принимать судьбу в любом виде. Я хочу уехать и не видеть тебя, потому что даже боль от разлуки не будет такой сильной, как боль недоверия и разочарования, которые сейчас во мне множатся.
— Какой бы ты ни была — ты всегда будешь собой. И я всегда буду… ну вот, напугала меня, и я не могу в очередной раз произнести слова, которое из меня несётся, будто плотину прорвало. Сколько же его во мне накопилось! — Костя печально ухмыльнулся. — Ещё бы — никогда в жизни не произносил…
— А я всегда произношу его не к месту.
Парень
— Я слишком принимаю всё к сердцу. Мне нужно ожить вдали от тебя. Возможно, за это время мы оба забудем друг о друге.
— Не знаю, сколько времени пройдёт, прежде чем меня заинтересует другая… не исключено, что этот момент когда-нибудь наступит. Но что я могу гарантировать, так это то, что я буду искать в ней тебя, — Костя протянул руку, но Ника отодвинула свою.
— А я хочу разучиться искать что-либо.
— А я пока что научусь ждать.
— Неизвестно чего и сколько?
— Дай мне какой-нибудь знак, когда почувствуешь, что сможешь простить.
— Знак? — Ника поднялась, начав собирать свой портфель. — Если он нужен будет, то это будет знаком судьбы.
Чуть меньше года спустя…
Костя в выходной день потянул с собой напарника по новому спектаклю пройтись по Арбату. Погода выдалась солнечная, и темные очки на их носах смотрелись очень уместно. Улочка, полная магазинчиков и бутиков, наполнилась народом, и в нем легко затерялись знаменитости, желающие, чтобы их не тревожили.
— Знаешь что? Я давно не покупал себе чего-нибудь почитать, — Костя остановился у книжного и, прочитав вывеску, кивнул на дверь, — пошли, зайдем.
Молодые люди очутились там, где можно было не бояться суеты. Читающих год от года не прибавлялось, а те, кто любил книги, обычно были сдержанными и воспитанными. Среди прилавков и стеллажей, Костя ощутил дуновения рая. Его приятель без интереса косился на полки, даже не вчитываясь в названия книг.
— Так, тут хрень, тут хрень, — ведя рукой вдоль корешков, но не касаясь их, Константин удалялся от любовных романов и современных детективов, — нужно что-нибудь серьёзное…
— Психология и медицина? — указал друг на противоположную стену.
— Неплохо, — вгляделся Костя, — но медицина мне ни к чему, конечно. Что там ещё? Раздел философии, социологии…
Парень замолчал, произнеся это слово. Товарищ рядом не мог и представить, о чем он сейчас подумал. Остекленевший под стеклами очков взгляд с тоской перечитывал буквы на табличке, прикрепленной к шкафу. Социология. Неосознанно добредя до неё, Костя тронул среднюю полку, любовно шевеля губами: Вебер, Дюркгейм, Конт, Маркс, Леви-Стросс… на этаж выше, на верхней, надвое сложенный листок, распечатанный на принтере, гласил «новинки». Молодой человек окинул взглядом фамилии, которые ничего ему не говорили, и вдруг замер. Ему показалось? На боку монографии было четко написано Черненко В.В. Едва ли не трясущейся рукой вытянув книгу в свеженьком переплёте, Костя осторожно развернул её к себе лицом. «Эгоизм и амбиции — трагедия человечества». Ему показалось дважды? Если это та Черненко, о которой он подумал, то её труд должен был называться совсем по-другому…