Зачистить Чистилище! Пленных не брать!
Шрифт:
Зенитчики ставили плотную стену огня, но русские, теряя гидропланы, все же пробивались сквозь нее для все новых и новых бомбежек. Бесконечных бомбежек. Когда же у них закончатся бомбы? Невозможно, чтобы они могли взять на борт так много боеприпасов.
Шеер почувствовал безумную усталость, руки у него опускались, им овладела та же апатия, которая захватила несколькими минутами назад моряков, смотрящих на падающий на них гидроплан.
Шеер чувствовал, как пилоты сжимают штурвалы гидропланов, стискивают зубы от злости, видя, как падают их товарищи, как они врезаются в воду и металл, как
«Матерь божья», — простонал Шеер, когда гидроплан, зайдя с носа «Гинденбурга», прошелся бомбами по всей его палубе до кормы, снес большинство надстроек, поджег орудия, сам завертелся волчком, то ли задев за одну из растяжек, которая распорола ему днище, то ли в него попали. Он потерял свои поплавки, грохнувшиеся на палубу точно так же, как бомбы, вот только они не взорвались, а сам вошел в воду боком позади «Гинденбурга», поначалу чиркнул по ней крылом, прочертил пенный след, тонкий, как надрез скальпеля, будто щупал, мягко ли ему будет здесь падать. Вода почти погасила его скорость. Стойки между крыльями затрещали, треснули, но не сломались. Гидроплан завалился днищем вверх, обрубленные стойки поплавков торчали, как лапки мертвой птицы. В брюхе несколько дырок с обгоревшими краями.
«Гинденбург» превратился в сплошную стену огня, на нем что-то взрывалось, выбрасывая новые снопы огня, точно на его палубе проснулось несколько вулканов, которые выплевывают лаву. Корабль потерял управление, у него заклинило руль, он стал смещаться влево, выбиваясь из общего строя и заметно погружаясь в воду. Экипаж потерял надежду спасти его, перестал бороться за живучесть корабля. Моряки выбрасывались в воду.
Неожиданно все закончилось. Гидропланы улетали. За одним тянулся дымный след. Он отставал от своих товарищей, летел неравномерно, то проваливаясь на несколько метров, точно попадал в воздушные ямы, то опять поднимаясь. Вдогонку им все еще продолжали стрелять, но безуспешно.
Шееру еще не доложили о повреждениях, но и визуального наблюдения было достаточно, чтобы понять — его эскадра понесла ощутимые потери. Едкий дым пропитал воздух, навис над кораблями, точно хотел укрыть их.
У него еще оставались какие-то надежды, но, когда ему стали докладывать о попаданиях, он понял, что повреждения настолько велики, что если он вступит в бой с русскими кораблями, то исход сражения предрешен заранее. Самое плохое заключалось в том, что многие корабли Открытого моря не могли теперь дать больше 12 узлов, а это значит, что, даже если он отправится домой, у русских будет достаточно времени, чтобы их догнать…
Гидроплан тяжело плюхнулся в воду, заскользил по ней, направляясь к авиаматке «Нарвал». Оттуда уже выдвинули кран, подцепили гидроплан, как только смогли до него достать, вырвали из воды и опустили на палубу, благо места на ней было сейчас непривычно много.
Пилот вылез из кабины, чуть покачиваясь, но не оттого, что палуба под его ногами ходила ходуном на волнах, а просто мышцы у него затекли и устали
— С возвращением тебя, — обступили пилота товарищи.
— Спасибо, — кивнул он.
Они уже привыкли к тому, что боевые вылеты без потерь не обходятся, трагедий из этого не делали, ведь и о тебе, когда время придет, никто особо горевать не станет. С вещами же не вернувшихся из боя поступали так же, как и пираты — делили между собой на память, а особо ценные посылали родственникам погибших.
Моряки тыкали пальцами в рваные дыры на крыльях и бортах.
Пилот посмотрел на них.
— Да, отличный гидроплан, хрен его собьешь.
— Эссену уже доложили о проведенной операции, не верит достигнутому успеху, не верит, что мы «Гинденбурга» завалили.
— Ну пусть сам убедится, что его в строю больше нет. На дно сплавает, поищет его там. Я когда улетал, он уже носом клевал совсем, вода через надстройки переливалась.
— Забомбили его знатно. Эссен уже всем золотые горы наобещал по возвращении, ордена там и прочее.
Пилоты все еще не могли успокоиться, в крови была страшная концентрация адреналина, глаза сверкали, точно в них все еще можно было разглядеть отблески разрывов от германских пушек.
— Черт, как на посадку-то заходит, — сказал один из пилотов.
Приближающийся гидроплан мотало из стороны в сторону, как пьяного, хотя видимых повреждений было не видно. Возле самой воды он выровнялся, но его все равно скапотировало, и он перевернулся.
Пилот повис на ремнях безопасности, закачался как маятник. На крылья закапала кровь. Похоже, в крови была вся кабина. С авиаматки быстро спустили катер. Моряки подплыли к аэроплану, вытащили пилота, разрезав удерживающие его ремни. Он повалился им на руки, как тряпичная кукла. К аэроплану привязали трос и, пока он не пошел ко дну, стали медленно подтягивать к авиаматке.
Раненого подняли на борт, обхватили со всех сторон и поволокли в операционную.
Моряки на авиаматке все смотрели в небеса, на тот случай, если появится еще какой-нибудь гидроплан.
Они не напрасно ждали.
За гидропланом тянулся дымный шлейф. Огонь выбивался из-под кожуха двигателя, бросался на пилота, отступал, точно играл с ним. Каким-то чудом, несмотря на этот дым, застилавший все вокруг, на слезящиеся глаза, пилот посадил гидроплан почти возле авиаматки. В какой-то момент многим на ее борту показалось, что он врежется в корабль. Гидроплан окатила густая пенная струя из огнетушителя. Пилот весь вымок, он отплевывался пеной, когда выбрался из гидроплана, уже оказавшись на борту, морщился от неприятного вкуса во рту.
— Дайте что-нибудь пожевать, чтобы эту гадость перебить, — взмолился пилот.
Друзья протянули ему шоколад.
— Ты хоть свои бомбы-то успел сбросить? — спросили у него.
— Успел. Не с ними же возвращаться? — кусая шоколад, говорил пилот.
Шоколад крошился, падал на палубу, размазывался по его губам.
— Еле подлетел, в двигатель уже на обратном пути всадили. Все боялся промазать. Рыб потравил бы этой гадостью, — продолжал пилот.