Задержать на рассвете
Шрифт:
Только теперь она увидела висевший за дверью ярко-красный дамский плащ с косынкой, высовывавшейся из кармана.
— Вы случайно не в «Ванде» ее покупали?
— В «Ванде». Сегодня утром. Вы, наверное, москвичка?
— Да. А вы?
— Я из Ленинграда. — Вдали от Остромска Сочнева не считала для себя обязательным строго придерживаться истины.
— Меня зовут Ингой. А вас?
— Алла. Курортная поликлиника все там же? С почкой у меня не все ладно.
— Там же… Одна больная тоже пошла к специалисту, но спутала при этом этажи. Не слыхали?
Еще через несколько
— А я голову-то не промыла, — сказала Инга, перебирая длинные потемневшие от купания волосы. — Я сейчас.
Когда из ванной раздался мерный гул заработавшего крана, Сочнева нашла в шкафу сумочку своей соседки и открыла ее. Там оказался целый набор маленьких бутылочек коньяка, бланк почтового перевода на весьма приличную сумму и паспорт Хрусталевой. Инга значилась по нему уроженкой Москвы, проживавшей на Арбате, недавно расторгшей брак гражданином Хрусталевым. В главе «особые отметки» стоял небольшой фиолетовый штамп «Комиссионный магазин № 58».
— Чудесно! — вырвалось у Сочневой. — Вот повезло!
Глава 18. На рассвете
В просторном холле на четвёртом этаже было полутемно. Свет горел только на лестничной клетке. Налегин сидел в мягком кресле у окна и смотрел вниз. Неподалеку, в комнатке кастелянши, дверь которой была приоткрыта, на мягком диване дремала дежурная по этажу. Она лежала вниз лицом, у нее болел глаз. Кравченко с неизменным транзистором в руках занял позицию на поролоновых подушках второго дивана против дежурной и не спускал глаз с освещенной лестничной клетки.
За большим, во всю стену, распахнутым окном была видна освещенная неяркими лампами дневного света узкая серебристо-зеленоватая улица. По другую сторону ее чернело трехэтажное здание санатория с деревянными балконами с затейливой анфиладой террас, веранд, переходов, нешироких стрельчатых окон и оконцев. Под самой крышей там всю ночь светило круглое, словно иллюминатор, окно.
До самого утра мимо гостиницы вверх и вниз по крутой улице подымались люди. Они шли поодиночке, по двое и большими компаниями. Налегину казалось, что их шутки и смех раздаются почти рядом, у самого кресла.
«Зимой здесь, наверное, остаются одни больные, подумал Налегин, еще глубже забираясь в кресло.
А что, если Сочнева приехала сюда только затем, чтобы попить знаменитой целебной воды?»
Дежурная спала, Кравченко все еще крутил колесико своего крохотного радиоприемника.
Они прожили на этом курорте уже два дня, и Сочнева все это время вела образ жизни, обычный для временных жителей города: три раза в день пила воду, спала в номере после обеда, а вечером ходила с Зиной — Ингой — на танцы в санаторий горняков, который был неподалеку. Правда, сегодня днем Сочнева подвела Зину к небольшому домику, стоявшему неподалеку от пожарной каланчи, и сказала: «Здесь я снимала раньше комнату. Подожди меня, я пойду с хозяйкой поздороваюсь!» Отсутствовала она минут десять.
Проверка
«Неужели только попить воды?..»
Да нет, Сочнева не стала бы тратить на это деньги.
Не могла она приехать и как связная, потому что с того момента, как узнала о командировке, ни с кем не виделась. Очевидно, она должна получить что-то здесь и увезти в Остромск для сбыта. Налегин принимал таблетки от сна и ходил по городу достаточно бодрый, удивляясь своей стойкости. Кравченко тоже крепился.
…Они видели бювет у источника, где было гулко и людно, как на вокзале, и много людей — кто не спеша, а кто залпом пил знаменитую воду из стаканов, кружек и специальных плоских фарфоровых кувшинчиков. Видели и детский бювет. Там резвились маленькие посетители, рассуждавшие о куклах, цветах под названием «Лялины слезки» и о зондировании. Они морщились, но пили целебную воду. Хотя приезжих из разных мест было очень много, эти люди не могли изменить сугубо украинский склад города, его тихие, прочно сложившиеся привычки. «Когда-нибудь обязательно снова приеду сюда», — в который раз повторял Налегин, занимая свой наблюдательный пост в душном гостиничном холле.
Ему нравилась и здешняя напевная речь и то, что парикмахер на углу, под открытым небом, стриг клиентов как-то особенно спокойно, почтительно и не подобострастно, медленно и с достоинством пуская дым из длинного тонкого мундштука. Швейцар из гостиницы, молодой безусый парень с простым деревенским лицом и ленивыми движениями, выполнял разные мелкие поручения отдыхающих и по утрам приносил в вестибюль воду в сверкающих прозрачных хлорвиниловых мешочках. Но это, как узнал Налегин, была не та вода, которую пили в бювете, а другая — из находящегося в парке Источника красоты, обещавшего всем умывающимся этой водой нежную и мягкую прелесть кожи до глубокой старости.
В пятом часу утра легкий прозрачный воздух хлынул откуда-то с гор и проник в город, мягко высветил он серые и бурые стены домов и красные веселые черепицы крыш, отделил деревья от заборов и развесил по невысоким холмам, окружавшим город, тонкие паутины зеленых улиц. Сразу потускнели освещенные изнутри ярким электрическим светом стеклянные аквариумы, в которых днем торговали сувенирами и галантереей. Швейцар гостиницы открыл дверь и вышел на влажные от росы гладкие белые и желтые плитки внизу.
Налегин видел из окна, как швейцар сложил на груди руки и застыл, словно окаменевший хозяин это го огромного заколдованного куба из разноцветной керамики, стекла и серого камня.
Это было странное утро, и Налегина не покидала мысль о том, что, кроме него и Кравченко, в гостинице бодрствует множество людей. Трудно было поверить, что можно спать в такую минуту ожидания, на восходе солнца. Но ни один звук не доносился из номеров. Дежурная по-прежнему неподвижно лежала на диване вниз лицом, и кусок теплого верблюжьего одеяла прикрывал ей затылок.